я своя у своих меня каждое дерево приметы
Римма Казакова Я похожа на землю
***
Я похожа на землю,
что была в запустенье веками.
Небеса очень туго,
очень трудно ко мне привыкали.
Меня ливнями било,
меня солнцем насквозь прожигало.
Время тяжестью всей,
словно войско,
по мне прошагало.
Но за то, что я в небо
тянулась упрямо и верно,
полюбили меня
и дожди, и бродячие ветры.
Полюбили меня —
так, что бедное стало богатым,—
и пустили меня
по равнинам своим непокатым.
Я иду и не гнусь —
надо мной мое прежнее небо!
Я пою и смеюсь,
где другие беспомощно немы.
Я иду и не гнусь —
подо мной мои прежние травы…
Ничего не боюсь.
Мне на это подарено право.
Я своя у березок,
у стогов
и насмешливых речек.
Все обиды мои
подорожники пыльные лечат.
Мне не надо просить
ни ночлега, ни хлеба, ни света,—
я своя у своих
перелесков, затонов и веток.
А случится беда —
я шагну, назову свое имя…
Я своя у своих.
Меня каждое дерево примет.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Я своя у своих меня каждое дерево приметы
Какой чудесный октябрец
При солнечной погоде!
Показать полностью.
И я, конечно, молодец:
Гуляю на природе.
Ковёр шуршащий на земле
Из листьев, с веток павших,
Что зеленели в вышине
На всех деревьях наших.
Листва намокшая в воде,
Где утки, между прочим,
До той поры, как улететь,
К кормёжке с рук охочи.
Сезоны года на века
Уходят друг за другом.
Весь мир кружит наверняка
По замкнутому кругу.
Когда есть солнышко с утра
На синем небосводе –
Светла осенняя пора
И рады мы погоде!
Василий Козыревич, Зеленодольск, Татарстан, 26.10.2019
Все фото В. Козыревич
Какой чудесный октябрец
При солнечной погоде!
И я, конечно, молодец:
Гуляю на природе.
Ковёр шуршащий на земле
Из листьев, с веток павших,
Что зеленели в вышине
На всех деревьях наших.
Листва намокшая в воде,
Где утки, между прочим,
До той поры, как улететь,
К кормёжке с рук охочи.
Сезоны года на века
Уходят друг за другом.
Весь мир кружит наверняка
По замкнутому кругу.
Когда есть солнышко с утра
На синем небосводе –
Светла осенняя пора
И рады мы погоде!
Римма Казакова Я похожа на землю
***
Я похожа на землю,
что была в запустенье веками.
Небеса очень туго,
очень трудно ко мне привыкали.
Меня ливнями било,
меня солнцем насквозь прожигало.
Время тяжестью всей,
словно войско,
по мне прошагало.
Но за то, что я в небо
тянулась упрямо и верно,
полюбили меня
и дожди, и бродячие ветры.
Полюбили меня —
так, что бедное стало богатым,—
и пустили меня
по равнинам своим непокатым.
Я иду и не гнусь —
надо мной мое прежнее небо!
Я пою и смеюсь,
где другие беспомощно немы.
Я иду и не гнусь —
подо мной мои прежние травы…
Ничего не боюсь.
Мне на это подарено право.
Я своя у березок,
у стогов
и насмешливых речек.
Все обиды мои
подорожники пыльные лечат.
Мне не надо просить
ни ночлега, ни хлеба, ни света,—
я своя у своих
перелесков, затонов и веток.
А случится беда —
я шагну, назову свое имя…
Я своя у своих.
Меня каждое дерево примет.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Римма Казакова
Любила, следила, скорбя:
все что-то во мне горько мечется.
Писала, спасала себя,
а думала, что человечество.
Были слова, но потом, а сначала
новорожденное счастье лучилось.
Смысла от вымысла не отличала,
не замечала: не получилось!
Верилось сложно, тревожно, несмело.
Нежно надежда надеждой лечилась.
Ты не сумел? Или я не сумела?
Больше не важно: не получилось.
Нынче тебя я прощаю, отступник,
завтра окажешь и мне эту милость.
Завтра, быть может, опомнится, стукнет
в сердце. Да поздно. Не получилось.
Стало единственное единичным.
Неомрачаемое омрачилось.
Дышит душа безнадежным, больничным.
Что приключилось? Не получилось.
Я за бронею, и ты уже в латах.
Церковь восторга от нас отлучилась.
Милый, не надо. Нет виноватых.
Это бывает. Не получилось.
Это бывает. Это бывает.
Как я убийственно обучилась,
что и любовь, и любовь убивает!
Милый, воскресни! Не получилось.
Римма Казакова
Я остров.
Я остров, я атолл, коралл,
и среди бела дня
мужчина, как большой корабль,
уходит от меня.
Уходит прямо, не тайком,
сияя и трубя!
А я мечтала о таком,
а я ждала тебя.
Но, гордо брызгами пыля,
исчезнешь ты вдали
с запасом хлеба и угля,
с теплом моей земли.
О, эта женская беда
горька и высока;
суда уходят без суда,
куда?- В моря, в века.
Прощай, мой берег, мой корабль.
Ни слезоньки из глаз.
К тебе, как к дереву кора,
прильну в последний раз.
. Ну и не надо. Ну и простимся.
Руки в пространство протянуты слепо.
Как мы от этой муки проспимся?
Холодно справа.
Холодно слева.
Пусто.
Звени, дорогой колокольчик,
век девятнадцатый,- снегом пыли!
Что ж это с нами случилось такое?
Что это? Просто любовь. До петли.
До ничего.
Римма Казакова
Забытое
. Так вот и живу я без тебя,
тихо нетерпимое терпя.
Так вот без тебя он и живет,
твой раскоп,- как вспоротый живот.
Все наружу, и мешает боль
вспомнить лоном про твою любовь.
Вспомнить кожей, родинкой, ребром
гром признанья, поцелуев ром.
если грудь ребенок не берет.
Знал ли ты об этом наперед?
Знал ли ты, что это будет так,
как на веко мертвого пятак,
как петля у самого лица
в миг, когда ни мига до конца?
И вливалось, мучая, хмеля,
тело твое млечное в меня.
Под колеса, под валун во рву.
Так вот и живу я. Как живу?!
Римма Казакова
Ненаглядный мой
Музыка: А. Пахмутова
Постарею, побелею,
как земля зимой.
Я тобой переболею,
ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую,-
переворошу,
но тебе перетолкую,
что в себе ношу.
Мой товарищ стародавний,
суд мой и судьба,
я тобой перестрадаю,
чтоб найти себя.
Я рискну ходить по краю
в огненном краю.
Я тобой переиграю
молодость свою.
Переходы, перегрузки,
долгий путь домой.
Вспоминай меня без грусти,
ненаглядный мой.
И многое в жизни смею,
и с этой звездой во лбу,
как целый народ, имею
историю и судьбу.
Музыка неведомых высот,
первая, пропетая с листа,
как узнать, он тот или не тот,
как понять, я та или не та?
Музыка неистовых глубин,
грохни, гоготни, спаси свой _Рим_!
От того, кто любит и любим,
слепоту опасную отринь.
Безответная любовь.
Тихий звон зари.
Настоящею ценой
все оплачено!
Ты себя не береги,
ты себя дари.
Так навек тебе судьбой
предназначено.
Как просто быть счастливой в этом мире,
когда всю слякоть ливни с улиц смыли!
И душу поскорее ты омой
свободным смехом, светлыми слезами,
и мир впервые жадными глазами
открой кому-то и себе самой.
Как просто быть счастливой, и не надо
печалиться земным подобьям ада:
измене друга, гибели любви.
Опять учись терять, искать, сражаться
и в зеркале надежды отражаться
отвагою каракулей: «живи!»
Вести себя как твеновский мальчишка
и замечать восторженно почти что,
как бабушки качают головой,
с беспечным бескорыстием трудиться
и обществом ребенка насладиться,
пока он мал, пока еще он твой.
В какую-то шальную полночь,
в какой-то полдень без тепла
ты разговоры наши вспомнишь
и дом, где жизнь твоя текла.
И пусть обид немало было,
ты, вдруг счастливым став навек,
поймешь, что я тебя любила,
ты был любимый человек!
В тех сумерках московских, вьюжных,
чуть различимые впотьмах,
о, поцелуя два воздушных,
двух рук прощающихся взмах!
Ты будешь помнить, будешь помнить
необъяснимый тот покой,
которым можно жизнь наполнить
лишь материнскою рукой.
И даже с той, кого полюбишь,
познав любви восторг и скорбь,
моей любовью мудр ты будешь,
моей любовью будешь добр.
Болтаешь, думаешь, молчишь ли,
загадываю наперед,
как из любимого мальчишки
мужчина любящий растет.
Римма Казакова
Помпея
В конце печальной эпопеи,
перевернувшей жизнь мою,
я на развалинах Помпеи,
ошеломленная, стою.
В нас человек взвывает зверем,
мы в гибель красоты не верим.
Жестокость!
Парадокс!
Аабсурд!
В последний миг последней боли
мы ждем предсмертной высшей воли,
вершащей справедливый суд.
Но вот лежит она под пеплом,
отторгнутым через века,
из огненного далека
с моим перекликаясь пеклом.
И негодуя, и робея,
молила, плакала, ждала.
Любовь, заложница, Помпея,
зачем, в стихи макая перья,
такой прекрасной ты была?
Вернусь домой к одной себе я,
найду знакомого плебея
по телефону, доложив,
что хороша была Помпея!
А Рим. Рим, Вечный город, жив.
Чем измеряется любовь,
что там в основе,
когда родство, что входит в кровь,
совсем не в крови?
Хоть на сто осколков разделись,
каждым только мой басок услышишь!
Мы с тобой друг в друге родились,
а замены родине не сыщешь.
Ты где-то вечером опять.
Не поворотишь время вспять.
Предоставляю многоточью
распорядиться за меня,
где ты и с кем на склоне дня.
А что ты будешь делать ночью?
В какой покой, в какой полет
ночь черной лебедью плывет
и в душу обращает тело.
Как каждый к каждому прирос!
И отпадает сам вопрос:
а что ты ночью будешь делать?
А что ты будешь делать днем,
коль мы с себя ее стряхнем,
коль я забуду, ты забудешь?
И на просторе ледяном
незаходящим, вечным днем
что вообще ты делать будешь.
Римма Казакова
Три ночных плача
В тихом, спокойном домашнем тепле
эти досадные
первые слезы мои о тебе,
первые самые.
Не вытираю, покорна судьбе,
глупая, слабая,-
первая в жизни тоска по тебе,
первая самая.
Что я могу? В мирозданье, в толпе
день дорисовываю
плачем глухим по тебе, по тебе
ночью бессонною.
Плачу, что чувству-ребенку не лгу,
как Богородица,
плачу, что жить без тебя не могу,
а ведь приходится.
Предрассветный час. Ты спишь.
Свет в окне заплатами.
И не знаешь, что лежишь
мною весь заплаканный.
Мужики или сыны,
жаль, доходит поздненько:
если нет чему цены,
так уж этим слезонькам.
Я люблю тебя! Живи
под любыми флагами,
горечью моей любви
наперед оплаканный.
Разберусь потом, разберусь,
кто ты: айсберг в ней или щепка!
Что вымаливала так тщетно?
Слезы вытру, ветром утрусь.
Вспыхнули страсти
и откипели.
Замкнут бессмысленный круг.
До воскрешенья.
До.
до купели
чьих-то врачующих рук.
Не хочу лелеять старую печаль,
не могу поверить в то, что нет возврата
в миг счастливый бесконечности начал,
отпустивших, отступивших виновато.
Нервы памятью не стану оголять.
Думать буду о тебе, когда взгрустнется:
как ребенка, отпустила погулять.
И ребенок обязательно вернется!
Забыть тебя решим или вернуть,
тоскою или счастьем ослепило,
всегда сказать мы можем: «Это- было!»-
и вознести или перечеркнуть.
Храни меня, прошедшая любовь,
во благо обрати мой горький опыт,
от нежности храни, которой топят
и обращают в нищих и рабов.
Храни меня всей памятью моей.
Не дай застыть с протянутой рукою.
Скажи, неужто, испытав такое,
мы все же не становимся мудрей?
Храни меня, прошедшая любовь,
храни!- как заклинанье повторяю.
Пусть снова, как тебя, все потеряю,
но не успеет стать всесильной боль.
Храни до той, что может в миг любой
произойти, последней-первой встречи,
до тех небес, что не согнут мне плечи,
храни меня, прошедшая любовь.
До музыки, свободной как прибой,
без томной канители патефонной,
до той руки, надежной, путеводной,
храни меня, прошедшая любовь.
До той тропы, оставленной тобой,
где безысходно прозябала я лишь,
где мне себя живой любовью явишь,
храни меня, прошедшая любовь.
Поверила опять,
но верою иною,
готовою признать,
что было все напрасно,
готовой отступить,
и не считать виною,
и не считать бедой
короткий дерзкий праздник.
Ведь если опыт мне
еще не изменяет,
не угадать, как дни
и ночи повернутся.
И никогда никто
доподлинно не знает,
о чем шумит камыш,
куда деревья гнутся.
Как давно я не летала!
Каюсь, маюсь, наверстаю.
Все опять понятным стало.
Возвращаюсь в стаю.
Дни летящие листаю.
Мало ль чем была томима?
Этот поезд, шедший мимо.
Возвращаюсь в стаю!
Стая свой спектакль ставит
над морями, над лугами.
Сны сумбурные солгали.
Возвращаюсь в стаю!
Но, крыло свое пластая
в небесах, теряя перья,
затоскую по тебе я,
и при чем тут стая?
Только нет пути иного.
День ко дню крылом верстая,
стану просто птицей снова.
Возвращаюсь в стаю!
Свяжу судьбу свою с тобой.
Мы будем счастливы, быть может.
Любовь на музыку положит
любого дня сюжет любой.
. Перестрадаю, пойму.
Все, что сжигало, сжигаю!
Но никому, никому
этого не пожелаю.
все еще в тоске о мертвом грузе
утонувших навсегда иллюзий.
Жизнь моя прекрасна и пуста.
Все в ней встанет на свои места.
Римма Казакова
Мадонна
Музыка: И. Крутой
Снова дождь рисует мне
На заплаканном окне
Твой печальный силуэт,
Мадонна!
Вижу, словно в первый раз,
Грусть твоих печальных глаз.
Точно пишем твой портрет,
Мадонна!
Припев:
Но лишь коснусь стекла рукой,
И тут же тает образ твой,
Мадонна!
Но небесный образ твой,
И бесплотный, и живой,
Зря рисует этот дождь,
Мадонна!
Как прекрасен этот сон:
Сквозь безмолвие времён
Ты всю жизнь ко мне идёшь,
Мадонна!
Римма Казакова
Белые турманы
Римма Казакова
ПРО ТЕХ, КТО В ДУШЕ ЖИВЕТ
Ты была любимей всех.
От тебя осталась только боль.
Ты ушла, как прошлогодний снег,
Горькая моя любовь.
Нет к тебе дороги никакой.
Отчего же столько лет и дней
Я стою с протянутой рукой
У жестокой памяти моей.
Я не здесь.
Я там, где ты.
В парках строгие цветы.
Строгий вечер.
Строгий век.
Строгий-строгий первый снег.
В первом инее Нева.
Беспредельность. Синева.
Чьи-то окна без огня.
Чья-то первая лыжня.
Опушённые кусты.
Веток смутные кресты.
И, медвяна и седа,
вся в снежинках резеда.
Длинных теней странный пляс
и трамваев поздний лязг.
Сладко-талая вода.
Сладко-тайная беда.
Неразменчиво прямой,
ты идешь к себе домой,
на заветное крыльцо,
за запретное кольцо.
Там тебя тревожно ждут,
электричество зажгут,
на груди рассыпят смех
и с ресниц сцелуют снег.
В ваших окнах гаснет свет.
Гаснет четкий силуэт.
Гаснет сонная волна.
Остается тишина.
Остается навсегда
в тихих блестках резеда,
строгий вечер,
строгий век,
строгий-строгий первый снег.
Я своя у своих меня каждое дерево приметы
* * *
Линия жизни, бороздка
намертво вбита в ладонь.
Как я устала бороться!
Боже, откуда берётся
этот задор молодой?!
Высохли Божьи чернила,
и не стереть нипочём
то, что судьба начертила,
что лишь смиренно прочтём.
Радостно, странно, ужасно
верить, по бритве скользя!
Как я устала сражаться!
А не сражаться нельзя.
Но, хоть воздастся, может быть,
любовью за любовь едва ли,
безмерная, как эти дали,
не устает душа любить.
Страна, как истина, одна,-
она не станет посторонней,
и благостней, и проторенней,
тебе дорога не нужна.
И затеряться страха нет,
как незаметная песчинка,
в глубинке города, починка,
села, разъезда, верст и лет.
* * *
Храни меня, прошедшая любовь,
во благо обрати мой горький опыт,
от нежности храни, которой топят
и обращают в нищих и рабов.
Храни меня всей памятью моей.
Не дай застыть с протянутой рукою.
Скажи, неужто, испытав такое,
мы все же не становимся мудрей?
Храни от веры, страстной и слепой,
в то, что случайность обернется вечным.
…А встречный остается только встречным,
не встреченным, собой, а не судьбой.
Храни меня, прошедшая любовь,
храни! — как заклинанье повторяю.
Пусть снова, как тебя, все потеряю,
но не успеет стать всесильной боль.
Храни до той, что может в миг любой
произойти, последней-первой встречи,
до тех небес, что не согнут мне плечи,
храни меня, прошедшая любовь.
До музыки, свободной как прибой,
без томной канители патефонной,
до той руки, надежной, путеводной,
храни меня, прошедшая любовь.
До той тропы, оставленной тобой,
где безысходно прозябала я лишь,
где ты себя живой любовью явишь,
храни меня, прошедшая любовь.
* * *
Было плохо. Другу
позвонила.
Друг не отозвался на звонок.
Улица молчание хранила.
Каждый дом был тих и одинок.
Нет и почтальона даже. Как мне,
как вернуть мне мир счастливый мой?
И пришлось по крохотке, по капле
всё собрать и вновь сложить самой.
Страшно быть несобранной,
Запутанной в траве,
Ягодой несорванной
На глухой тропе.
Страшно быть и грушею,
Августом надушенной,-
Грушею-игрушкою,
Брошенной, надкушенной.
Страсть моя и строгость,
Я у вас в плену.
Никому, чтоб трогать,
Рук не протяну.
Лес тихо охает
Остро пахнет луг.
Ах, как нам плохо
Без надежных рук!
Наломаю сучьев.
Разведу огонь.
И себя измучаю,
И тебя измучаю.
— Тронь.
. Не тронь.
Воробьева Ольга. После дождя
Как будто все узлы развязаны
и все, чем жить, уже в конце,-
ручьями светлыми размазаны
слезинки на ее лице.
То вспыхивает, не стесняется,
то вдруг, не вытирая щек,
таким сияньем осеняется,
что это больно, как ожог.
А руки их переплетенные!
Четыре вскинутых руки,
без толмача переведенные
на все земные языки!
И кто-то буркнул:- Ненормальные!-
Но сел, прерывисто дыша.
К ним, как к магнитной аномалии,
тянулась каждая душа.
И было стыдно нам и совестно,
но мы бесстыдно все равно
по-воровски на них из поезда
смотрели в каждое окно.
Глазами жадными несметными
скользили по глазам и ртам.
Ведь если в жизни чем бессмертны мы,
бессмертны тем, что было там.
И оказалась очень простенькой.
И некрасива, и робка.
И как-то неумело простыни
брала из рук проводника.
А мы, уже тверды, как стоики,
твердили бодро:- Ну, смешно!
И лихо грохало о столики
отчаянное домино.
Лились борщи, наваром радуя,
гремели миски, как тамтам,
летели версты, пело радио.
Но где-то,
где-то,
где-то там,
вдали, в глубинках, на скрещении
воспоминаний или рельс
всплывало жгучее свечение
и озаряло все окрест.
И двое, раня утро раннее,
перекрывая все гудки,
играли вечное, бескрайнее
в четыре вскинутых руки!