мама с сыном на даче уединились

Сборник инцестов (31 стр.)

— Уфф, как заново родилась! Правда, Вов?

Я не ответил, разглядев наконец что мамино белье, намокнув, прилипло к телу, да еще плюс к тому обрело некоторую прозрачность. Не абсолютную, но достаточную, чтобы свободно видеть ее грудь и два темных круга возле сосков. Трусики тоже демонстрировали выпуклость лобка и аккуратную темную вертикальную полоску волос на нем шириной сантиметра три. Сразу под ней обрисовывались половые губы.

Проследив мой взгляд, опустила глаза, ойкнула и закрыла груди обеими руками. Снова взглянула на меня, на себя, ойкнула еще раз и присела, одной рукой закрывая промежность, которую я как раз в этот момент и разглядывал. Тут я немного пришел в себя и понял, что и сам выгляжу не очень. Член торчал вперед и немного вниз, выпрямившись во всю длину, да еще мокрые трусы облепили его, повторяя рельеф. Во всяком случае было прекрасно видно где начинается головка и какой она формы. Я резко отвернулся:

— Все, мам, я не смотрю!

Сзади послышался шорох, мама одевалась.

Я с радостью воспользовался предложением, но совсем по другой причине. Забравшись туда, где мама меня разглядеть не могла, а я ее видел, я скинул мокрые трусы и с наслаждением провел рукой по напряженному стволу. Мама, поглядев в мою сторону и решив что я убрался достаточно далеко, повернулась ко мне спиной, стянула бретельки сарафана с плеч, завела руки за спину и расстегнула лифчик. Сняв от него, вернула сарафан на место. Я задергал себя еще энергичнее. Она же, избавившись от одной мокрой тряпки, так же поступила и с другой. Как только она сунула руки под подол я почувствовал что кончаю, но сдержался, дождавшись пока увижу как из-под сарафана показались ее трусики. С таким наслаждением я не кончал, наверное, никогда. Отдышавшись, я выжал свои трусы, натянул их и вернулся к маме. Она давно спрятала свое белье, но мне достаточно было просто знать, что под сарафаном на ней ничего нет чтобы снова почувствовать возбуждение.

За обедом мы обсудили дальнейшие наши действия касательно уборки, и после вновь принялись за это пыльное дело. В сенях на потолке я обнаружил лаз на чердак и немедленно возжелал туда забраться. Ну в самом деле, должна ж у меня быть своя личная территория? Мама не возражала.

Много времени ушло на поиски лестницы. Она обнаружилась в сарае, покачивалась, поскрипывала и вообще не внушала особого доверия, но за неимением лучшего я решил рискнуть.

Помещение встретило меня духотой и пылью на всем. Первым делом я кинулся к окошкам на обоих фронтонах, но оказалось что они не открываются. Зато можно вытащить раму вместе со стеклами, что я немедленно и сделал. Сразу посветлело и посвежело. Выяснилось, что одно окно выходит в сторону реки, а другое на соседние дома. Затем пришел черед мусора, которого оказалось едва ли не больше чем во всем остальном доме. Короче, к вечеру я снова был как свинья, однако предложить маме сходить на речку опасался. Тем больше было мое удивление когда она предложила это сама:

— Пошли, Вов, окунемся перед отъездом.

Я согласился, хоть и не понимал как она собирается избежать той щекотливой ситуации.

Только приехав домой я понял насколько устал за этот день. Едва переступив порог я завалился спать, промычав что-то невнятное на мамин вопрос про ужин.

В деревеньку мы приехали под вечер пятницы. Выгрузившись, я сразу обратил внимание что в окрестностях появилась жизнь. Где-то играло радио, в воздухе тянуло шашлыком, а в соседнем доме горел свет. Нам, однако, было не до этого. Для начала надо было обеспечить себе цивилизованный ночлег, поэтому мама допоздна мыла комнату, а я пытался укрепить две оставшиеся от предыдущих хозяев расшатанные кровати.

Суббота так же началась с хлопот. Я отмывал свой чердак а мама что-то делала внизу. Выяснилось, что на чердаке кто-то уже пытался обосноваться, но видно что-то пошло не так. Во всяком случае мне остался столик, стул, здоровенный сундук и прибитые к стропилам полки. Кровать я соорудил сам, широченную, из найденных в сарае досок.

Она выбралась наверх, огляделась вокруг, провела пальцем по ближайшей поверхности, убедившись что все чисто.

В этот момент снизу донесся стук в дверь:

Я скатился по лестнице и выскочил на крыльцо. У дверей стоял здоровый мужик средних лет, в майке и шортах и улыбался во всю харю.

— Здорово, пацан! Ты один?

Обращение меня покоробило. Я, конечно, молод, но не настолько.

— Ну зови остальных. Скажи, сосед знакомиться пришел.

Я оставил его за порогом и вернулся в сени, намереваясь позвать маму, но опоздал. Она уже сама спускалась по лестнице. Безо всякой задней мысли я подошел ближе и тут мне открылся вид снизу под ее платье. Я чуть не споткнулся. Трусики сегодня были другие, поменьше, с кружевной каймой, закрывающие незначительную часть ягодиц. Видимая часть упругих полушарий соблазнительно перекатывалась когда мама переставляла ноги. Кроме того, ступеньки лестницы были довольно далеко друг от друга и ноги ей приходилось высоко поднимать. Планка трусиков в промежности от этого натягивалась и норовила съехать в сторону, обнажив то одну, то другую губку. К моему глубокому сожалению этого так и не произошло, зато до того как мама меня заметила я успел сообразить и отойти в сторону, словно ничего и не видел.

— Сосед. Знакомится пришел.

Мужик топтался у двери. Мы впустили его внутрь и усадили за стол на веранде. На столе тут же материализовалась бутылка коньяка. Мне осталось совершенно непонятно где он ее до этого прятал. Мама собрала чего перекусить, относясь к незваному гостю достаточно дружелюбно. Хрен его знает, может, настоящие мужики именно так и должны ходить к незнакомым соседям? Мне вот он все равно чем-то не нравился.

За разговором выяснилось, что у них с братом точно такой же дом-дача сразу за нашим забором, причем уже третий год. Заодно он просветил нас относительно остальных соседей. Рядом с ними живет молодая пара, лет по двадцать пять. Чуть дальше пенсионеры-огородники. С другой стороны тетка в возрасте с маленькими детьми. Ну и так далее. Чем меньше оставалось в бутылке, тем словоохотливее становился мужик. Мы узнавали все новые и новые тайны про местных обитателей, уже не понимая, стоит ли верить всему что слышим. Излияния прервало появление второго брата:

Источник

Взрослый сын. рассказ

Катя проснулась от радостного чувства, что сегодня придет её сын Саша. У него семья и живёт он давно отдельно. Сквозь занавеску проскочил солнечный лучик и нарисовал на стене непонятный рисунок, похожий на какого-то зверька. Окно было приоткрыто и слышались звуки отъезжающего автомобиля и смеющиеся голоса детей. Был выходной день и многие уезжали на дачу.

Почти каждое воскресенье сын приходил или один или с семьёй в гости, повидаться с матерью и помочь ей по хозяйству. Пока Катя накрывала на стол, сын решил быстро вымыть окно в кухне. Она, раскладывая тарелки на стол, видела, как ловко он моет стекло, как красивы и ритмичны его движения, какое одухотворённое лицо у него при этом, как он получает удовольствие от того, что помогает матери.
****
Но так было не всегда. Она вспомнила, как несколько лет назад она боролась за него, сколько трудностей ей пришлось преодолеть с ним. В памяти всплыл один из таких дней.

Катя в тоске и страхе ожидала прихода сына. Когда он уходил на улицу, она сказала ему:
-Будь осторожней, сынок, не делай ничего плохого, пожалей меня. Я не хочу, чтобы отец опять ругался.

На часах было три часа ночи, а Саши всё не было. Она услышала где-то недалеко лай собаки, тоже не спавшей, несмотря на темноту. Весь вечер она очень долго ждала сына, теперь, после беспокойного дня, когда Катя услышала его шаги, её первой мыслью было убедиться, что с ним всё в порядке.

Ей не нужно было одеваться, всё это время она просидела в оцепенении, не раздеваясь и не ложась в кровать. Тусклый свет проникал из кухни в комнату и освещал её несчастную фигуру. Всё это время она сидела тихо, и только зубы выбивали дробь – единственный звук, который она издавала от переживаний и беспокойства. Когда мать, наконец, встала, то первым делом растёрла руки, которые онемели за время ожидания.

В коридоре было светло, и она увидела виноватое лицо сына, услышала его дыхание и сама задышала ровнее и немного успокоилась, но через минуту она увидела на лице сына ссадины и кровоподтёки:

-Что случилось, где ты так долго был? Я всё это время жду тебя.

Саша прошёл в комнату и через несколько минут уснул крепким сном.
Катя тихонько вошла за ним, поправила подушку, одеяло, убрала растрепавшиеся волосы с его лба, но сын тревожно зашевелился, пробормотал что-то сквозь сон, и она еле дыша, на цыпочках, ушла.

Выходя из комнаты, она заметила, что свитер и джинсы сына валяются на полу, свитер брошен в одну сторону, а джинсы в другую. Мать подобрала его вещи, аккуратно сложила на стул, стоящий около кровати, ещё раз взглянула на сына и тихо вышла.

Спала она мало, беспокойно, в полузабытьи, и проснулась в тревоге за сына. Её мучил вопрос о том, что произошло с сыном? Вставая, она услышала, как прошёл один из первых трамваев и слабое мяуканье кошки, говоривших о том, что, несмотря на темноту, наступил новый день. Её первым желанием было убедиться, что самочувствие сына в порядке. Катя заглянула в комнату, сын сладко спал, раскинувшись на кровати и отбросив одеяло. Она решила подождать, пока он проснётся.

Все предметы в квартире, в свете наступавшего утра, имели неприглядный вид. Ночь, отступая, как море в час отлива, оставила всё в беспорядке, немытую посуду, разбросанные вещи, валяющиеся, где попало.

Прежде, чем энергично взяться за дело: вымыть посуду, подмести пол, сварить кашу и суп, выполнить другие бесчисленные обязанности, Катя всегда позволяла себе выпить чашку кофе, который помогал ей встать на ноги.

Когда сын проснулся, Катя, убедившись в том, что ранка на голове небольшая, всё-таки уговорила его пойти в приёмный покой больницы Пиригова, тем более, что она находилась недалеко от дома.

На улице было достаточно оживлённо. День был пасмурный, слегка накрапывал мелкий, почти неощутимый дождик. До больницы нужно было проехать две остановки, и они сели в трамвай, который был набит раздражёнными пассажирами. Впереди слышался голос кондуктора, который постоянно напоминал, что надо оплачивать проезд. Водитель сообщил, что следующая остановка «Полевая». Они вышли из трамвая, и пошли в сторону больницы, в которой находился травмпункт.

В приёмном покое была небольшая очередь, пахло лекарствами, бинтами, вымытыми полами, слышались стоны, вздохи и оханье. В коридоре сидели люди, нуждающиеся в медицинской помощи, кто пришел с травмой после падения, кого привезли на «скорой» с болью в животе. Вдруг подъехала каталка и на ней привезли старенькую бабушку, которая упала с третьего этажа, но была жива. К ней срочно вызвали врача, пришлось подождать, когда подойдёт их очередь.

Когда они вошли в кабинет врача, то увидели пожилую женщину с добрым лицом в очках и белом халате, говорящую достаточно твёрдым и уверенным голосом. Она что-то писала, сидя за столом, на котором кроме бумаг находились тонометр и фонендоскоп. На стенах висели плакаты, на одном из них были рисунки, как оказывать первую помощь при травмах.

Осмотрев рану, она спросила Сашу:

После нескольких слов врач прервала его рассказ и твёрдо сказала:

-Эту сказку ты можешь рассказывать маме, а не мне. Я даже знаю, что с тобой произошло, тебя выкинули из грузовой машины на полном ходу. Я таких ран видела тысячи, и знаю, что такая рана, как у тебя, а она у тебя скользящая, и видно, что об асфальт, бывает только, когда выкидывают из машины. И не надо врать.

Саша стоял, потупив голову, и ничего не отрицал, в одну минуту опытный, с высокой квалификацией доктор, раскрыла его тайну, которую он пытался скрыть от матери, так как не хотел её расстраивать. Он во всём сознался и подтвердил, что именно так всё и было.

Катя стояла рядом, слушала всё это и не сказала ни слова, будто она онемела. Она давно научилась сдерживаться и не кричать в тот момент, когда появляются какие-нибудь проблемы. Она была уверена, что в такие минуты не надо устраивать скандал, воспитывать или читать нотации, лучше промолчать, а потом думать, как быть дальше и при удобном случае поговорить с сыном спокойно и дружелюбно.

И ещё, самое главное, не разрушить с ним дружеские отношения. Поэтому, в данный момент, она молчала, всячески поддерживая его и успокаивая добрым взглядом.

Источник

«Мне 39 было, сыну 21»: Рассказ одной мамы, ставшей свекровью

Что-то меня смутило в облике Кати. Сама не знаю, почему ляпнула:
— А можно Ваш возраст в паспорте посмотреть?
Лицо сына вытянулось, его подружка покраснела и из квартиры пулей вылетела…

Мне 39 было, сыну 21, когда у него появилась девушка.

— Мама, Катя далеко живёт, давай я тебя с ней познакомлю, но она у нас ночевать останется, — обрадовал меня Даня.

— Ну хорошо, пусть остаётся, — дело молодое, пусть лучше дома, чем по подвалам.

В назначенный день на стол накрыла, сыну бельё чистое выдала, себя в порядок начала приводить, но не успела: встретила гостью в халате и бигудях.

Ключ в замке повернулся, я улыбнулась и в коридор вышла. Что-то меня смутило в облике Кати. Сама не знаю, почему ляпнула:

— А можно Ваш возраст в паспорте посмотреть?

Лицо сына вытянулось, его подружка покраснела и из квартиры пулей вылетела.

— Ну, мама! — зыркнул на меня Даня и побежал следом за своей пассией.

Даня не вернулся, вечером сообщение написал, что переночует у Кати, её мама не против, в отличии от некоторых. Я в ответ отписалась, что передачки носить и на свиданки ездить не буду.

Я извинилась, объяснила свою просьбу, постаравшись всё перевести в шутку. Кате бы поддержать — нет, мы обиделись. После этого видела я Катю ещё несколько раз, и то — случайно.

Даня закончил институт и решил жениться. На той самой Кате, на ком же ещё. Любовь у них. Они и так уже практически жили вместе: Даня появлялся дома раз в неделю в моё отсутствие, всё остальное время проводя у своей будущей тёщи.

Хотела финансово помочь с организацией свадьбы — не стала: меня в известность поставили, когда и где будет бракосочетание, но попросили туда не приходить. Я обиделась: родители Кати на свадьбе — желанные гости, а я так, мимо проходила.

На меня тоже обиделись, в ответ: рассчитывали на деньги, а я, сволочь такая, посмела обидеться на отсутствие приглашения и не дать. Я не святая, уж извините, чтобы дать деньги и не обратить внимания на факт моего отсутствия на свадьбе сына.

О беременности Кати я узнала от Даниного бывшего однокурсника: встретившись на автобусной остановке, он меня поздравил со скорой сменой статуса из мамы в бабушку. Молодёжь молчала, я не навязывалась: не сказали — флаг им в руки.

Дети — гости в нашей жизни, я всегда знала, что когда-нибудь у сына будет появится своя семья, в которой мне места не будет. Правда, я думала, что могу рассчитывать хотя бы на редкое общение. Ошиблась, бывает.

Отпуск я решила провести у сестры, она меня последние пару лет к себе зазывала. Её дочь, моя племянница, замужем, три года назад родила дочку. Приняли меня отлично: с поезда встретили, в дом привезли, ко встрече стол приготовили. Я вручила всем подарки.

Слово за слово, зашёл разговор о том, что у них в городе нет нормальной работы. Следом снова пошли намёки: неплохо было бы мне племянницу с мужем и ребёнком у себя приютить и прописать.

Мужчина бы работу в Москве нашёл, мне бы не скучно было в компании Сони и её дочки. Аргумент: ты же всё равно одна живёшь, сын с тобой не общается.

Я насторожилась: сестре я не жаловалась на охлаждение отношений с сыном. Откуда она знает? Утром ответ на свой вопрос я получила, нечаянно подслушав телефонный разговор сестры:

— Ой, Данечка, она такие страсти рассказывает: к бабке ходила, чтобы вы с Катюшей расстались, всяко-разно жену твою чихвостит, говорит, жизни вам не даст. Ты меня не сдавай: боюсь, как бы и мне твоя мать чего плохого не сделала.

Я тихонько ушла в выделенную мне комнату, легла на кровать и сделала вид, что всё ещё сплю. Сама думать стала, вспоминать: кроме того инцидента с паспортом, больше мы с Катей, в принципе, не пересекались и не разговаривали.

С прицелом на переселение семьи её дочери ко мне? Не первый раз просит-намекает. Могло быть такое? И сын молчал, по просьбе тётки — «ты меня не сдавай»? Жену беречь решил от сумасбродства матери, вот и прятал? На свадьбу не пригласили — сестра могла наврать о какой-нибудь пакости с моей стороны? Складно получается.

Уехала я домой вечером, пообещав подумать о судьбе племянницы и её семейства, хотя планировала погостить неделю. Противно там оставаться было.

Сестра звонит каждый день, говорит, что её дочь с зятем и внучкой уже сидят на чемоданах в ожидании моего согласия на переезд.

Поговорить с Даней я не решилась: раз он так легко поверил в наветы, смысл переубеждать? Не идиот, должен был знать, что если бы я и вынашивала коварные планы, то никому бы их не поведала. Сестре — тем более. Обелить своё честное имя? И кому это надо?

Бегать за сыном, оправдываясь за то, чего не совершала? Глупо, на мой взгляд. Может, он меня и слушать не станет?

Как распорядиться узнанной информацией — я не знаю. Большая часть — только мои догадки и логические выводы. Оставить всё, как есть? Ждать, пока тайное само не станет явным? Устроить сестре скандал с обличением? Организовать очную ставку сестры и сына?

Источник

Мама, там папа вернулся! – Кричал сын, а мать не могла унять дрожь в руках

Эта история произошла с женщиной, волею судьбы ставшей матерью-одиночкой. Муж бросил еще до родов. Единственный сын, очень болезненный, при родах была травма, что-то повредили, долго выхаживали, что-то не в порядке с нервной системой. Врачи предупредили, что ребенка нельзя волновать, только положительные эмоции.

Сын растет, спрашивает про папу. Мама придумала историю, что папа разведчик, сейчас на задании. Сын требует подробностей, и мама придумывает, так что получается многосерийный рассказ. Сын не позволяет выбросить старый костюм бывшего мужа, так что костюм стал частью легенды.

И вот сыну уже 5 лет. Однажды он гуляет возле дома, мама приглядывает за ним из окна, дело к вечеру. Вдруг сын ненадолго исчезает из поля зрения, а потом забегает домой и возбужденно кричит: «Мама, я папу нашел.» Мама успокаивает его, но он не слушает, кричит: «Папа ранен, он там лежит, надо скорее его забрать,» – и тянет маму на улицу.

Мама не может его успокоить, идет с ним на улицу. Сын тянет ее на близлежащую помойку – там обычное дело: лежит пьяный грязный бомж, физиономия побитая, но живой, шевелится.

Мама пытается увести ребенка, но тот близок к истерике: «Это раненый папа.» А ребенка волновать нельзя. Мама решает завести бомжа домой, может быть покормить, пока ребенок успокоится да ляжет спать, потом бомжа спровадить, а утром сыну сказать, что папа снова ушел на задание. Они вдвоем поднимают бомжа, он смирный, что-то мычит, но потихоньку идет.

Завели его домой. Мама говорит сыну: «Сейчас папа помоется, потом поужинает, но ему мешать нельзя, так что ложись пока спать.» Но сын все еще близок к истерике: «Нет, я буду только с папой.» Вместе заводят его в ванную, мама кое-как раздевает бомжа, заталкивает его в ванну, включает холодный душ. Бомж ничего не понимает, но под холодным душем немного приходит в себя, что-то бормочет. Мама приказывает ему: «Мойся, потом поговорим».

В это время сынишка тащит в ванную костюм бывшего мужа: «Папа, одевайся.» Бомж слегка приходит в себя, ничего не понимает. Мама жестко говорит бомжу: «Переодевайся, и ничего не спрашивай».

Сынишка тащит бомжа на кухню: «Мама, папа хочет кушать». Мама вынуждена выставить еду. Сын восторженно подкладывает бомжу кусочки. Бомж ест, постепенно приходит в себя.

Мама пытается уложить сына спать, но он требует, чтобы папа спал рядом. Мама вынуждена постелить на полу, сама в полудреме сторожит, как бы чего бомж не выкинул.

Утром та же история: сын ведет гостя в ванную, дает мамину бритву, потом кормит его завтраком. Но теперь уже гость не выглядит бомжом: выспавшийся, вымытый, бритый, в хорошем костюме – вид довольно приличный. Улучив момент, гость пытается выяснить, в дело. Мама объясняет. Потом гость уходит, дав честное слово сыну, что ему надо выполнить небольшое поручение, и он к вечеру обязательно вернется.

И действительно вернулся. Но приехал на машине, с цветами для мамы.

История оказалась довольно обычной. Он – зам. директора довольно крупного завода в их городе, развелся, стал крепко пить. После очередной пьянки отстал от собутыльников, не помнит, как оказался на помойке побитым.

Теперь они живут хорошей семьей, родился второй сын.

Первый сын окреп, сейчас ему 8 лет, рассказывает всем, что его папа раньше работал в разведке, а теперь, после ранения, работает на заводе.

Источник

«Мама – мой самый жестокий насильник». 11 историй о том, почему взрослым детям так трудно принять и простить своих матерей

В нашей культуре мать – это святое. Нельзя к ней чувствовать злость, обиду, иссушающую ненависть. Нельзя быть равнодушным. Только любовь и вечная благодарность. Несмотря на то, что многие проходят в своем детстве через ад абьюза, унижения и нелюбви.

Мы предоставили слово таким детям, которые давно уже выросли, но все еще несут в себе эту боль. Потому что у каждого из них есть потребность высказаться и быть услышанными. Эти истории мы показали саратовским психологам и спросили у них – как быть, если детские травмы не отпускают до сих пор? Это был трудный текст и для героев, и для авторов. Имена героев изменены по их просьбе.

«Все абьюзеры были милосерднее моей мамы»

Валерия, 47 лет:

Мои родители развелись, когда мне было три года. Отец пил и бил маму. Сначала приходил к нам, просил прощения, а потом исчез. Вспоминать об отце можно было только в контексте, что он «сдох под забором». Я тайно разглядывала его фотографии и радовалась, что похожа на него. И еще в одиночестве плакала, приговаривая: «Если бы папа был рядом, он бы спас меня от мамы».

Маму я очень любила. Не помню, чтобы она играла со мной в какие-то игры или читала книжки. Но моей любви это не мешало. Маме всегда было важно мнение окружения. Не дай бог кто подумает, что у нее, матери-одиночки, не удалась дочь. И поэтому она, отличная хозяйка, душа компании, спешащая всем на помощь, била меня за малейшие провинности, за опоздания домой на пять минут, за плохое поведение, за четверки, за всю свою неудавшуюся женскую долю.

Я, по мнению мамы, всегда должна была быть первой, лучшей. Я и была – умница, отличница, активистка, избитый породистый щенок с грамотами и медалями, которым можно гордиться перед друзьями и родственниками.

Но больше всего я боялась не физической боли. Я боялась перепадов маминого настроения – криков («не смей так разговаривать со мной, я твоя мать!», «не позорь меня»), унижения («ты такая же слабовольная, как твой отец, сдохнешь под забором, как и он», «ты еще не человек, ты получеловек»), агрессии («считай, что у тебя больше нет матери»), оскорблений («я посвятила тебе всю жизнь, я из-за тебя не выхожу замуж, а ты свинья неблагодарная»), игнорирования меня (когда она делала вид, что меня не существует, и не разговаривала со мной).

Мама сливала в меня все свои аффекты: злость, обиды, страхи, боль. Я привыкла улавливать малейшие колебания ее настроения. Как будто от меня зависел ее душевный комфорт. Как будто именно я должна была спасать ее изо дня в день. Я же не имела права злиться, обижаться, должна была быть сильной. Я не плакала даже у стоматолога, когда никакими наркозами и не пахло. Я все время чувствовала любовь к маме, страх, вину и эту мучительную, тягучую, скручивающую боль в солнечном сплетении. И часто думала: «Лучше б меня не было».

Конечно, она целовала, обнимала, тормошила меня, когда ей этого хотелось. Больше всего я любила болеть. Тогда мама становилась тихой, заботливой. До сих пор помню прикосновение ее губ к моему лбу, когда она хотела понять, не поднялась ли у меня температура.

Когда мне было 12 лет, ко мне в постель залез ее тогдашний мужчина и засунул мне руку под майку. Мне было больно (грудь только начала расти) и очень противно. Я рассказала об этом маме. Она так кричала, что я вру, что в тот момент я будто оглохла.

Я чувствовала панику, отчаянье, дереализацию, комната плыла у меня перед глазами. Но я привыкла, что «мать святая, мать всегда права». Ах да, еще всегда был прав учитель.

В 14 лет меня затащила в постель учительница русского языка и литературы. Я тогда даже не знала слова «секс» и понятия не имела, что бывают гомосексуальные отношения. Когда в самый первый раз учительница застонала от удовольствия, я спросила: «Вам плохо?» То, что это был сексуальный абьюз, я поняла спустя много лет. Учительница объясняла, что это любовь. Мне так хотелось тепла, близости, поддержки, что я в это поверила. Поверила в то, что у меня такой вот странный первый сексуальный опыт. Меня не очень интересовало, что делают с моим телом. Я будто раскололась и наблюдала со стороны за тем, что происходит в постели. Это длилось два года. Не было ни одного человека, с кем бы я могла поделиться происходящим. Словно я находилась в вакууме, в безвоздушном пространстве. До сих пор рада, что не рассказала тогда об этом маме. Она бы меня растоптала, уничтожила.

А в 19 меня изнасиловали. Групповое изнасилование. Их было трое. Я сопротивлялась, дралась. Мне разбили лицо. Когда я доползла до дома и разрыдалась, мать сказала мне, ревущей, что я и виновата, что «не надо *** [распутничать]» и потребовала: «Не ори! Отчим услышит». Больше мы об этом не разговаривали. Но эти слова травмировали меня больше, чем само изнасилование. Я, конечно, понимаю, что у наших родителей было трудное детство, отсутствие психологической помощи, их никто не учил справляться со своими эмоциями и тем более эмоциями детей. Но не думаю, что нужны какие-то особенные знания или сверхчувствительное сердце для того, чтобы обнять и пожалеть изнасилованную дочь.

Однажды, когда я была уже взрослой, мама меня прокляла. Так и сказала: «Проклинаю тебя». Не то чтобы я была верующей, но от этих слов мне стало страшно.

Я замуровала свое прошлое от себя и старалась никогда-никогда о нем не вспоминать. Я внешне открытый, легкий, вполне успешный человек, любящий шутить и много смеяться. И еще я сильная. Могу выстоять там, где другие слягут. И помочь этим другим. Только вина всю жизнь придавливала. Иногда ненависть к себе. И флешбэки.

Впервые я рассказала обо всем на психотерапии, когда нашла все-таки своего терапевта. Разверзся ад. Это была невыносимая многомесячная боль. Я вся была боль. Но я впервые узнала, что такое безусловные принятие, сострадание, любовь и доверие. А еще поняла, что на мать можно злиться, что со мной нельзя было так обращаться. Что ад, через который я прошла, ни хрена не норма. Это было открытием, откровением. Оказалось, во мне много ярости по отношению к матери.

Мы работаем на терапии и с этой яростью, и с тем, чтобы я приняла свое прошлое и себя. В моем случае это, видимо, долгий путь. Но я буквально затоплена благодарностью к терапевту. Я чувствую ценность своих мыслей, чувств, переживаний. Осознаю, что имею на них право. Что, оказывается, не обязательно опираться только на себя, что можно просить и получать помощь. И чувствую постоянную поддержку терапевта.

С мамой мы видимся один-два раза в год. Как-то я попыталась напомнить ей об одном эпизоде моей истории. Она позвонила моим сыну и мужу и сказала, что я все вру.

«Ты плохая дочь, уходи из дома!»

Елена, 56 лет:

Тебя уже нет больше двух лет, мама. Но почему-то меня «это» не отпускает до сих пор и, видимо, уже не отпустит. Может, из-за недосказанности – мы так и не проговорили всё. А еще потому, что «оно» перешло дальше, теперь уже к моему сыну.

Ты ушла, так и не пожелав меня выслушать, лишь однажды сказала, что тебе «не надо было на меня кричать», что было равносильно извинению, ведь ты никогда не извинялась.

А кричать ты любила, делала это самозабвенно, со вкусом, сама себя подогревала, входила в раж и в этом состоянии никого не слышала. Прорвать крикливую ругань было невозможно. Я оправдывалась, объясняла, доказывала – бесполезно. Тогда и выработала дурную привычку говорить мало (чтобы успеть вклиниться в паузу) и бить словом больно (чтоб достучаться). Когда я уже училась в старших классах, у тебя появился новый бзик: «Ты плохая дочь, уходи из дома». Я ушла после окончания школы – подыскивала квартиру и работу, пришла за вещами, и ты оставила меня. Не извинилась, но гнать перестала.

Я все детство пыталась понять, чем же вызывала у тебя такую ярость на грани ненависти. Ведь я знала тебя и другой: ты разговаривала с нами у теплой печки, пекла «Наполеон», играла в настольные игры. Да и я не была плохой дочерью: полностью взяла на себя заботу о младшем брате и домашние дела, так как отец рано погиб и ты поднимала нас одна. Я жалела тебя, любила тебя, оправдывала тебя. До нового скандала.

А еще было стыдно перед соседями, ведь твой крик стоял на всю улицу.

Возможно, если бы я сразу выполняла твои приказы, была послушной, таких сцен не было. Но ведь ты же сама «выбивала» из меня слабохарактерность – чтобы «могла за себя постоять».

Однажды присутствовавшая при скандале знакомая сказала: «Ты за то время, что кричишь, дала бы ей тряпку, она и перемыла бы все полы». Эта фраза для меня стала ключом к разгадке: тебе просто нужен этот способ вампиризма. Чтобы вылить накопившуюся негативную энергию. А на роль девочки для битья была выбрана дочь. Возможно, потому что «пошла в породу отца», которого ты считала слабаком. На брате тоже отрывалась, но меньше – «ты старшая», или у него более легкий характер («в мою породу»), или потому что «сына всегда хотела».

Самое удивительное, что это не изменилось, когда мы сами стали родителями, я по-прежнему оставалась виновна во всех земных грехах. Чтобы сохранить свою психику, просто меньше общалась, уходила, видя, что ты начинаешь заводиться. И к прежним комплексам добавилось чувство вины за твою одинокую старость…

Я никогда не хотела тебе отомстить, но часто представляла тебя больной: ты лежишь в постели, я за тобой ухаживаю и все-все тебе рассказываю, а ты слушаешь и не перебиваешь. Это был единственный способ объяснить, что я чувствовала, когда была маленькой и такой же беспомощной. Чтоб ты поняла: ребенка надо любить, а не перебрасывать на него свои жизненные тяготы. Что дочь не «твое говно», а человек, которого нельзя ломать через хребет. Она не может быть такой, какой хочется тебе, просто потому, что она уже родилась другой. Помимо твоего или ее желания.

Но ты ушла внезапно. А незадолго до этого после очередного скандала и полуторагодовалого бойкота я пришла к тебе мириться, ведь ты никогда этого не сделаешь первая. Потому что могла не успеть и всю оставшуюся жизнь корила бы себя еще и за это.

Я перечитала уйму литературы по психологии, давно все разложила по полочкам, все поняла и простила тебя. Но заноза не выходит. Видимо, потому что я невольно поделилась ею со своим сыном. Больше всего на свете я бы хотела, чтобы неумение строить отношения с самыми близкими, доставшееся тебе от твоих родителей, закончилось на мне. Но, видимо, это проклятие рода.

Тяжесть произошедшего с героинями очевидна для них и специалиста. У психики нет понятия времени, часто события прошлого продолжают оказывать значительное влияние на нас в настоящем.

Последствия насилия проявляются в форме особых жизненных сценариев, психосоматических заболеваний, суицидального и самоповреждающего поведения, различных злоупотреблений (наркотиками, алкоголем, лекарственными препаратами), нарушений, связанных с неприятием своего тела, нарушений в сексуальных отношениях с партнером.

Одной из самых острых для проживания является травма привязанности и развития, полученная в детстве, заключающаяся в разрыве безопасного контакта с фигурой значимого взрослого, осуществляющего заботу и защиту. Последствия таких травм затрагивают самые базисные, витальные механизмы формирования психического здоровья человека.

Привязанность обеспечивает выживание уязвимого человеческого детеныша за счет безусловного следования за фигурой родителя, процесс перенятия ребенком модели восприятия себя и мира, паттернов поведения и взаимодействия с окружением.

В ребенке буквально заложена изначальная потребность любить и оправдывать во всем своего значимого взрослого из-за страха быть покинутым (тождественно страху смерти).

В истории Валерии у ребенка был сформирован ненадежный и игнорирующий тип привязанности (мать не удовлетворяет потребности ребенка в контакте, валидации эмоций, не контейнирует, не создает чувство защищенности и опоры, табуирует для ребенка выражение чувств злости и недовольства, отстаивание собственных границ).

В истории Елены привязанность также ненадежная, но амбивалентная: мать то демонстрирует модель здоровых отношений (разговоры у печки, торт «Наполеон»), то кричит и наказывает, чем создает у детей ощущение тревоги, постоянного страха.

Часто холодность и жестокость матери к ребенку актуализируются ее личным травматичным опытом детства, что отражается на психической неготовности быть теплой, опорной и принимающей фигурой для своего ребенка.

Мы можем лишь догадываться об истинных причинах, лежащих в основе подобных взаимоотношений с детьми, но то, что матери Валерии, по словам героини, было важно общественное мнение, может свидетельствовать об отчаянном поиске любви и принятия, попытке «добрать» от посторонних людей того, чего так не хватило самой, а именно принятия, любви, поддержки и признания «Я хорошая» мать, хозяйка, подруга.

Люди, которые подвергались насилию в детстве, испытывают проблемы с эмпатией, часто приобретают склонность к агрессии и проявлению насилия в своей семье по отношению к близким. Это история межпоколенческая, мать недополучила любви и тепла от своей матери и не способна в полной мере реализовать материнский потенциал уже со своими детьми. Подтверждение этого – слова Елены, которыми она заканчивает свою историю: «Больше всего на свете я бы хотела, чтобы неумение строить отношения с самыми близкими, доставшееся тебе от твоих родителей, закончилось на мне. Но, видимо, это проклятие рода». Конечно, это не имеет ничего общего с «проклятием» и прочими вариантами мистификаций.

Мать Елены, предположительно, не прожила полноценно все стадии процесса горевания после смерти мужа, что стало одной из причин нехватки ресурса для полноценной эмоциональной вовлеченности в жизнь детей. Елена вынуждена осуществлять роль функционального родителя для младшего брата. Ребенку непосильно справляться с подобным напряжением семейной системы.

Дети часто испытывают вину и стыд в ситуациях физического, психологического и сексуального насилия. С одной стороны, это связано с потерей контроля над своим телом и эмоциями, беспомощностью. С другой – детской психике сложно вместить, что родитель может быть плохим, сознание расщепляется, любимый родитель остается хорошим, а «плохая часть» – отправляется внутрь, в себе ребенок находит причины жестокого обращения с собой, погружаясь в чувство вины.

Потребность уже взрослого ребенка донести до родителя то, насколько тяжело и плохо ему было в детстве, часто связана с отсутствием эмоциональной сепарации, невозможностью самостоятельно удовлетворять потребность в поддержке и принятии. Взрослые дети эмоционально незрелых родителей до глубокой старости «голодают» по молоку родительской любви.

Нужно ли прощать своих матерей? Нет однозначного ответа. Каждый, переживший травму насилия, имеет право не прощать то, что простить невозможно, когда прощение равно предательству себя.

Однако возможно найти для себя объяснение (не оправдание!) мотивов, которыми были движимы обидчики. Простить – не значит согласиться с тем, что произошло; восстановить отношения или добиться сатисфакции – не значит предать себя и забыть о случившемся.

Куда важнее освобождение себя, решение не участвовать в прошлых событиях, «забрать кусок своей души» оттуда, где он с болью остался, отдать ответственность за случившееся тем, кто причастен, принять готовность жить со своими ранами и взять на себя заботу об их залечивании, не ожидая этого от кого-то другого.

«Важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня» (Жан-Поль Сартр).

«Какой-то своей частью моя мать военизирована»

Александра, 31 год:

Много чего невысказанного. Но до сих пор не могу об этом поговорить с матерью. Наверное, и не смогу.

Самая яркая по боли история. У меня никогда не было желания менять парней как перчатки. Я хотела найти «того самого», хотела семью и детишек. Начиная с 17 лет до сегодняшнего момента у меня всего было пять мужчин.

Итак, в 17 лет у меня начались первые половые отношения. В какой-то момент, даже зная, что предохранялась, я испугалась, подумав, что беременна. Решилась прийти к матери, рассказать про задержку. Она купила два теста. Один сделала сама, второй отдала мне. Потом скомандовала, чтобы я подошла к ней, и показала мне оба теста, велев определить, где чей. Зачем, я до сих пор не знаю. Оба теста были отрицательными. Я попросила не рассказывать отцу. Она рассказала, подчеркнув, что я шалава, а ему повезло, что он внезапно дедом не стал.

Я лежала подавленная у себя в комнате, в слезах. Пришла мать и абсолютно спокойным, будничным тоном сказала, будто в лицо плюнула: «Мне очень жаль, что ты оказалась легкодоступной, которая трахается с любым мужиком под любым кустом». На какое-то время меня не стало.

Отец пытался меня успокоить. В результате у них с матерью возник конфликт, мать кричала: «У тебя дочь ***** [распутничает], а ты ее защищаешь, она позор семьи!»

С того момента у нас с матерью началась холодная война. И длилась вплоть до моего первого брака. Тот брак был именно попыткой уйти в свободное плаванье, от постоянного контроля, скандалов и всех этих «ты должна, мы переживаем, не делай так», от подавления моего «Я».

Вторая история связана с периодом моего развода. Моему мужу кто-то написал в мессенджере, что я ему изменяю. Он поверил без всяких доказательств. Хотя у меня даже мысли такой не было. Я человек очень верный. Если люблю и живу с мужчиной, то все остальные мужчины меня перестают интересовать как возможные любовные партнеры. В силу наших тогдашних отношений мужу просто надо было за что-то зацепиться.

Муж уехал из Москвы в родной город подавать заявление на развод, рассказал о причине конфликта своей матери. Свекровь переиначила ситуацию и преподнесла уже моей матери собственную версию: будто мой муж застал меня «на горячем», вернувшись с работы.

Моя мать усомнилась в том, что я ничего плохого не сделала. Меня подкосило ее подозрение в такой тупой измене и отсутствие поддержки.

После этого я начала ежедневно пить. При этом работая в детском саду. Каждый вечер пила. Дремала час-другой и, как в тумане, ехала с ребенком на работу. Возвращалась, занималась домашними делами, укладывала спать сына и опять пила. И так почти месяц.

К великому сожалению, эти воспоминания постоянно всплывают. И куда мне это все слить до конца, как выговориться, я не знаю.

На мне до сих пор отражается воспитание меня не как нежной девочки, а как мужика, воина. Вся моя семья – военные. Моя мать – жена офицера, и какой-то своей частью она тоже военизировалась.

А я урод в семье. Иногда мне кажется, что в прямом смысле урод – и по внешнему, и по внутреннему содержанию. Потому что не такая, как они. Думаю по-другому, разговариваю по-другому, интересуюсь другим. В этом смысле всегда была изгоем, человеком с другой планеты. И такой они меня не принимали.

У меня до сих пор серьезные проблемы с самовосприятием. Я не люблю себя. Не считаю себя красивой, умной, занимаюсь самоуничижением, самоедством. Не могу адекватно принимать комплименты, похвалу, могу даже нагрубить в таких случаях. У меня второй муж, заботливый, любящий, прекрасный отец для детей. Иногда он спасает меня от меня самой. Во мне огромный запас нежности и любви, которые я не могу до конца раскрыть. Как будто блок стоит.

Несмотря на все это, я постаралась найти в себе силы и простить маму, хотя бы частично. Сейчас у нас более близкие отношения, она много помогает, и я благодарна ей за это.

«Помню, как гребла за мамой говно, но я люблю ее»

Вера, 44 года:

Люблю маму. Каждый раз наворачиваются слезы, когда я с ней общаюсь. Люблю ее теперь как своего ребенка. Когда она умирала у меня на руках от инфаркта, когда в реанимации просила принести ей расческу, губную помаду и карандаш для бровей, я поняла, как ее люблю.

Но я помню, как гребла за ней говно, размазанное по квартире, как выводила ее из запоев, как выливала водку и не давала опохмеляться. Всегда буду помнить жуткие слова и фразы по отношению ко мне. Но я на нее не обижалась: за что ее прощать, она ни в чем передо мной не виновата, она такая, какая есть. Злилась – да и теперь злюсь, когда она начинает считать мои деньги.

В детстве всякое случалось. Совершенно жуткая для меня история (вот за нее я маму точно не простила), когда мне подарили на день рождения огромную куклу – пупса. Дядя из Германии привез. А мамина подруга подарила детскую мебель. Лет пять или шесть мне было. Это было такое богатство! Но мама взяла и все это отнесла в детский в сад, в свою группу (она была воспитателем). И мне это не просто не вернулось, но даже поиграть в это не пришлось. Это было предательством, аж до удушья.

Начиная с 12 лет я вязала безумные наряды из разных кусков пряжи, что мне отдадут или подарят. Каждый раз, когда я красовалась перед зеркалом, восхищаясь своим мастерством, мама говорила: «Сними и не позорься».

Мне 13 лет. Отдыхаем на турбазе. Я уже сформировалась. Стоим на пляже. Мама на меня смотрит и говорит: «Была бы ты красивой девкой, если бы не твои угри».

Мама с папой прожили 33 года вместе. Потом мама поехала в другой город, где познакомилась с мужчиной. Влюбилась. Он стал к нам приезжать.

Мама жутко меня ревновала к своему мужчине, выгоняла из дома, обзывала проституткой, шалавой и тварью за то, что я вышла из своей комнаты в свитере и колготках, чтобы погладить юбку на кухне. Мне было 19. Сколько они лакали водки тогда.

Старшая сестра моя, кстати, так и спилась, совсем деградировала, растеряла навыки коммуникации. Мама пить перестала после инфаркта.

Когда от меня ушел отец моей дочки (я тогда уже была паркетным журналистом, хорошо выглядела, нормально зарабатывала, появились интересные друзья, умные и богатые мужчины), дочке было четыре года. И как-то автоматически мама стала ею заниматься. Даже в больницу с дочкой ложилась. Жили мы втроем в маминой трехкомнатной квартире. Мою квартиру мама сдала квартирантам, причем пока я отдыхала на базе отдыха. В тот период у меня был женатый мужчина. Естественно, я общалась с ним тогда, когда ему удобно. Помню, мы вместе с ним провели субботу, он учил меня водить машину, а вечером подвез до дома. В воскресенье мы с мамой и дочкой готовили вкусности, общались. Позвонил мой мужчина, предложил пообедать вместе. Я стала одеваться. Мама развернулась ко мне и тихо так произнесла: «Нет, ты никуда не поедешь. Тебе хватит одного раза в две недели. Не надо так часто заниматься сексом». Обедать я уехала вместе с дочкой.

Во вторник уже выпроводила квартирантов из своей квартиры, в четверг заказала «Газель», чтобы перевозить вещи в свою квартиру. С мамой случился гипертонический криз. Она вызвала скорую, когда увидела, что я забираю кровати, диваны, игрушки. Я сказала, чтобы она училась жить одна. После того, как мы разъехались и стали ходить друг другу в гости, отношения наши стали корректнее.

Как я живу? Да нормально. Как я могу о чем-то сожалеть? Это моя жизнь. И ее не переделать. Был период, когда меня так затопил страх одиночества, что я меняла партнеров по двое за день. Безумный год был. Потом успокоилась, но начала пить. Однажды попала в больницу под капельницу на три дня: разрыв слизистой между пищеводом и желудком. Меня выворачивало кровью. Бросила пить совсем. Через год бросила курить.

Через пару лет, в 2010-м, меня накрыла депрессия. Панические атаки до обмороков. Я постоянно умирала. Только в 2011-м обратилась к психотерапевту. Он объяснил, что такое панические атаки. Начался период «таблеток счастья» – антидепрессанты, транквилизаторы. Два года проходила курс психотерапии. Все это время работала, работала, работала. Но есть то, что меня мучает. Я никогда не была замужем. Отец моей дочки так и не предложил мне выйти замуж. Никто из других мужчин никогда не говорил «выходи за меня замуж». Возможно, потому что я сама стала вести себя как мужчина.

Я принимаю жизнь: есть мама, сестра, дочь, друзья, мужчины, коллеги. Я дозированно со всеми общаюсь. Когда хочу. У меня нет слова «должна» по отношению к близким.

Мамина квартира для меня сейчас – место тыла. Я могу попроситься к ней ночевать, когда мне сильно плохо. Мы с ней обнимаемся, я люблю залезть к ней под мышку и полежать так. Мне нравится, как она пахнет, хотя теперь к ее запаху прибавился запах старости. Ни слова упрека или осуждения, даже когда приползаю к ней раненой и больной, от нее не слышу.

Почему мама не любит?

В историях обеих героинь можно говорить о травме привязанности. Обе героини очень любят маму, тянутся к ней, мама не отвечает взаимностью, не успокаивает, не заботится, а, напротив, травмирует.

Ребенок от рождения получает право на жизнь, на свое мнение, на эмоции, на проявление сексуальности, любви и другие. Нередко эти права нарушены.

Мы не можем сказать, что получили героини, они описывают то, чего не получили. Например, не получили права на проявление сексуальности (когда мама Александры говорит, что дочь ведет себя «как шалава», а мама уже взрослой Веры настаивает, что та может заниматься сексом только один раз в две недели).

У Александры под запретом право на собственное мнение, проявление эмоций. Когда она плакала и царапала стену, мать назвала ее истеричкой и ушла.

История с игрушками, которые мама Веры отнесла в детский сад, – это отсутствие у ребенка права на собственные вещи. В самом маленьком возрасте (в два-три года) ребенок говорит «мое» и старается защищать свои игрушки. Почему мама так себя ведет? Здесь замешано социальное мнение. Она работает в детском саду. Принеся игрушки, она выделится среди взрослых и детей (дети будут играть, а им скажут, это «тетя Люда» принесла). Мама таким образом поднимает свой авторитет в социуме.

У мамы Александры есть ощущение социальной правоты (то есть это не ее мнение, а мнение общества, когда она говорит о том, что дочь – позор семьи). А когда родитель выражает мнение общества, он сильно давит на ребенка. Как будто это не мать, а общество так решило. В этот момент для мамы как будто не существует дочери. Перед мамой как будто чужая девочка, которая очень плохо себя ведет. Ее надо наказать. Никаких теплых материнских чувств женщина в этот момент не испытывает.

В дальнейшем такие травмы приводят к проблемам с противоположным полом, с друзьями, другими людьми. Человек может испытывать невроз, тревожность, склонность к алкоголизму и т.д. Какие-то триггерные точки, механизмы будут напоминать о травматичных событиях, возобновлять воспоминания вплоть до мельчайших подробностей и ощущений в теле и в эмоциях.

Почему матери поступают так с детьми? Скорее всего, этих прав не было и у них самих. Если у меня самого не присвоено право, то и ребенку я тоже с трудом могу это дать.

Ребенок – это эмоциональная нагрузка. У родителей, лишенных базовых прав, стрессоустойчивость, объемы любви невысоки. И когда дочь надевает мини-юбку, для мамы это травмирующее событие, внутри появляется много агрессии, с которой она не может справиться.

Тем не менее взрослые дети пытаются наладить отношения с родителями. Людям свойственно тянуться к ресурсу – в данном случае родительскому. Всегда остается надежда, что мама готовила кулечек любви и теперь ее даст. Но ничего она не готовила, никакого кулечка нет. Там, где ты не получил ресурса, ты его никогда не получишь. Просто мы иногда дорисовываем картинки (вот мама стала мягче), фантазируем на эту тему.

Когда с детства нарушен поток любви (любовь всегда движется сверху вниз в детско-родительских отношениях), во взрослой жизни трудно проявить себя. Такому человеку понятен сухой контакт, без любви. Потому что есть ощущение, что если проявишь любовь, тебя эмоционально пнут. Когда появляются любовь, забота, всепринятие, становится страшно. И люди часто убегают от этого.

Как научиться любить себя? Путей работы над собой много. Это и терапия, и религия, и различные аскезы – кому что больше подходит.

На самом деле любовь к себе присутствует всегда. Когда ребенок говорит, что он плохой, он хочет, чтобы его просто похвалили, дали любви и убедили его в том, что он себя любит. Дело не в том, сможет ли наша героиня Александра полюбить себя, а в том, сможет ли ее кто-то убедить в том, что она себя любит. Это может сделать муж, если она его пустит, терапевт с помощью травматерапии.

Можно сепарироваться от образов реальных родителей и создать образы желанных мам и пап, которые позволят реализовать базовые права. Психика плохо различает давние эмоциональные воспоминания от фантазий. То есть по деталькам можно создать идеальный образ мамы для себя. Которая будет любить и научит любви.

«Мечтаю забыть свое детство»

Андрей, 38 лет:

Основная эмоция, с которой ассоциируется детство, – страх. Физическое воздействие ко мне применялось редко (ну, отец пару раз выпорол ремнем да мать несколько затрещин дала с размаху). Главное ощущение – несоответствие тому образу идеального ребенка, который жил в голове у каждого из родственников. Иногда эти образы друг от друга отличались, и было непонятно, какой из них «правильно» идеальный.

Самым суровым наказанием было не собственно наказание (угол, лишение развлечений и т.д.), а огорчение родственника. Мама/папа/бабушка/дедушка обиделся/обиделись – всё, конец света: я полное ничтожество и не заслуживаю того, чтобы жить на Земле. Нужно как можно сильнее и дольше унижаться, чтобы заслужить их прощение.

В подростковом возрасте, когда происходила перестройка не только организма, но и мировоззрения, меня продолжало угнетать все возрастающее ощущение собственной никчемности, «неправильности», ненужности. Как будто «товар» не соответствует заявленным характеристикам и потому неликвиден, даже на распродаже с огромной скидкой на него вряд ли кто позарится.

Родители развелись, но при этом продолжали воевать за то, кто склонит меня на свою сторону. Мать постоянно обвиняла в том, что я весь в своего папашу-урода (даже когда я просто хотел есть или шел в туалет, звучали злобные реплики типа «весь в папашу, только жрать и срать, а толку никакого нет», слишком долго был в душе – «что угодно, лишь бы не уроками заниматься», делал уроки и не успел убраться или устал – «такая же свинья, как папаша, вас в один хлев надо поместить, давать помои раз в день, и пердите и срите там под себя»). А отец возмущался, что у меня «бабское воспитание».

Для сверстников я был слишком «правильным» (я боялся долго проводить время в компании), а по возвращении домой меня часто ждал скандал с двух-трехчасовым ором на тему того, какой я дебил безмозглый, скотина бессовестная, что меня надо сдать в психушку, срочно вправить мозги, иначе меня ждет тюрьма или скорая гибель.

Я научился по звуку открывающейся двери в подъездном тамбуре определять, кто именно заходит в коридор, и если понимал, что мать, у меня весь организм начинал сжиматься и трястись от страха: а вдруг она снова с порога начнет ругаться.

Мои собственные вкусы, желания и устремления постоянно объявлялись дурью, которой нормальный человек маяться никогда не будет.

Мать любила, глядя мне в глаза, монотонно-стонущим криком повторять: «От тебя ничего не зависит! У тебя НИЧЕГО НИКОГДА не получится!!».

Естественно, девочки мне тоже всегда нравились «не те»: «***** [женщина легкого поведения] очередная – кто сегодня позовет, с тем и трахается», – кричала мать. Когда я пытался заступиться за девушку, она билась в истерике: как я смею хамить самому родному человеку, для меня шалавы подзаборные важнее, чем родная мать.

Долгое время все это я воспринимал как абсолютно нормальное явление. Мне и в голову не приходило, что где-то может быть по-другому.

Все эти истории продолжают влиять на мою взрослую жизнь. Мне по-прежнему знакомы чувства обреченности, бесполезности, ненужности, сейчас они переносятся тяжелее, чем в подростковом возрасте. Пубертатом же уже не отмажешься.

По-прежнему работает формула «счастье – это отсутствие несчастья». Я так же искренне поражаюсь, когда кто-то со мной общается дружелюбно, с интересом, вниманием и пониманием – и тут же включаю защитную реакцию в виде стёба или самоунижения: а вдруг сейчас ударят по больному? Долго мучаюсь, если кто-то не ответил на сообщение: наверное, я просто человека уже достал, а он из вежливости не посылает открыто. Начинаю «прощупывать почву» и уже действительно становлюсь навязчивым.

Я работаю с психологом не первый год, и положительные изменения, безусловно, есть. Но глубокие травмы на то и глубокие, что одной условной «обработкой йодом» не обойдешься: зарастает все очень долго и медленно. Такое ощущение, что сейчас я преодолеваю период, который должен был пережить лет двадцать назад.

Злости на мать у меня как таковой нет. Есть, видимо, обида. а злость в основном на себя. Я не хочу с ней даже проговаривать эту тему – было несколько попыток, из которых я понял, что она может при определенном настроении признать все, что я говорю, и даже извиниться, но дальнейшее общение опять продолжится в ключе «ты должен делать то, что я говорю, и вообще подумай, что люди скажут».

Я мечтаю забыть все, что происходило со мной в детстве и особенно в подростковом периоде. Или, по крайней мере, стать к этим «мемуарам» более равнодушным.

«Какого фига я должна нести ответственность за неудачный брак матери?»

Анастасия, 28 лет:

Мои родители развелись, когда мне было семь лет. Отношения их были абьюзивными. Мама была жертвой. В общем-то, у нее был выбор – быть жертвой или нет. Но в наших с ней отношениях у меня выбора не было.

Как только родители развелись, а развелись они со скандалом, с разделом имущества, я стала слышать с завидной регулярностью, что мой папаня козел. Не слушать это у меня варианта не было. У мамы была очень большая обида. Результатом стало то, что мой отец перестал со мной общаться. Некоторое время папа забирал меня на каникулы, выходные. Мама вставляла палки в колеса. А отец мой такой неженка, что общаться со мной прекратил. Отношения восстановились, только когда я стала поступать в университет.

Когда я стала общаться с отцом, убедилась сама, что он так себе человек. И маме не надо было об этом петь мне на протяжении 27 лет. По сути, она скидывала свою нерешенную психологическую проблему, свою боль по результатам брака на меня. Какого фига на мне, мама, лежит твоя ответственность за твой неудачный брак, почему я в этом виновата?

Конечно, у меня есть на нее обида за это, но я не хочу прерывать отношения. Мы прекрасно общаемся, она мне очень сильно помогает. Но даже работа с психотерапевтом не дала мне возможности полностью отпустить эту ситуацию.

Гораздо интереснее получилось с отцом. Наши с ним отношения тоже были абьюзивными, в которых я назначила себя быть жертвой. Уже студенткой я ездила к нему несколько раз за год в другой город. И каждый раз возвращалась оттуда с тяжелым сердцем. Он крайне сложный для общения человек. И только полтора года назад, когда я пошла к психотерапевту и рассказала, что вот я езжу к отцу и возвращаюсь оттуда со слезами на глазах, он меня спросил: а зачем ты туда ездишь, ты что, мазохистка?

Такую простую мысль сказал психотерапевт: не обязательно любить своих родителей только потому, что они твои родители. Если тебе трудно, почему не прекратить отношения? Как много проблем решает эта мысль.

Еще появление своего ребенка позволило мне понять, что если ты своего ребенка любишь, ты сам проявляешь инициативу, ты хочешь знать, как твой ребенок живет. Ты хочешь, чтоб ему было хорошо, ты интересуешься им.

Как итог: я общаюсь с мамой, хотя часто вполуха, и прекратила общаться с отцом. И знаете, мне отлично.

Можно ли прервать отношения с родителями?

Желание Андрея, судя по его истории, произрастает из веры в то, что если бы он был идеальным, его бы любили. Все люди хотят, чтобы их любили. Проблема возникает там, где это желание слишком болезненно разбивается об реальность.

Ребенок ждет от матери любви, доброты и заботы. Но не просто ее не получает, а получает ненависть, как бы в наказание за то, что он сын своего отца, то есть тот, кто он есть. Это фундамент патологического чувства вины («я злюсь скорее на себя»). Так человек сам воспроизводит то отношение к себе (самоуничижение), которое он испытывал со стороны тех, на кого надеялся в детстве.

Справиться с чувством обреченности и бесполезности можно, пока человек жив, пока хочет для себя лучшей жизни и готов прилагать к этому усилия. Варианты есть. Для психологической проработки вам понадобятся (здесь мы должны быть честными): время, деньги и много душевных сил.

Как правило, люди обращаются к психологу, когда их душевное страдание достигает предела, и, обращаясь за помощью, они полуосознанно ждут, что теперь, в терапии, их жизнь будет становиться все лучше и лучше. Эта надежда естественна. Но специфика глубокой психологической работы такова, что ее целью является освободиться от того, что мучает, обнаружить себя под слоем травм и защитных механизмов, а не обрести новое сакральное знание. Если человек перегружен родительской ненавистью и своими бессознательными ответными чувствами, ничего «нового» в него не полезет – место уже занято.

Чтобы освободиться, на каком-то этапе будет нужно «вспомнить всё» – и постепенно, погружаясь глубже, заново пережить. Это воскрешает старую боль. Иногда на это хватает своих душевных сил и поддержки терапевта, иногда этих ресурсов оказывается недостаточно, по разным причинам. Хорошая новость, что всегда можно пробовать снова, пока вы живы и хотите лучшей жизни.

Иногда людям кажется, если они перестанут общаться с родителями, это принесет в их жизнь облегчение. Или, наоборот, жизнь наладится, если донести до мамы или папы, как больно их ребенку было в детстве, те поймут, признают, изменят свое отношение, наконец-то всё будет как должно было бы.

Реальность такова, что это два отдельных направления работы – отношения с родителями во взрослом возрасте (которые могут оставаться абьюзивными или перестать быть таковыми) и психологическая травма. Общаться или нет – вопрос отношений между двумя уже взрослыми людьми. Избавиться от влияния детской травмы (которая встроена во внутренний мир человека как призма, через которую воспринимается реальный мир) – вопрос сугубо внутренней проработки.

Могу ли я позволить себе не любить родителей и не испытывать чувство вины при этом? Над этим психологи и помогают работать людям.

Парадокс в том, что когда удается высвободить застрявшие в глубине злость и ненависть, это место освобождается для любви. Прежде всего для любви к себе, хотя любовь к себе и любовь к родителям – на глубинном уровне одно и то же.

«Маму я не любила»

Ольга, 47 лет:

Слово «травма» не очень люблю и не принимаю в отношении себя. Мне даже в раннем детстве хватало философского подхода к жизненным обстоятельствам, чтобы не давать им себя как-то непоправимо ранить.

Мама – человек неуравновешенный, истеричный. Поэтому били меня как за обычные проступки – испорченные или потерянные вещи, непослушание, за неосторожно сказанные слова, так и за то, что заболела – когда меня рвало или кашляла по ночам. Мама это объясняла тем, что я притворяюсь ей назло. Если она была разъярена на улице, то вела себя внешне спокойно, но стискивала мне руку так, что пальцы скрючивались в веревку. До сих пор это чувство кисть помнит.

Самая сложная тема для меня – это общение с дедушкой и бабушкой с папиной стороны. Когда родители развелись, мама запрещала мне с ними видеться, а они приезжали через весь город ко мне в детский сад с гостинцами. Я научилась врать и прятать подарки. Когда это вскрывалось, мне доставалось очень сильно.

Била она без всяких скидок, вкладывалась по полной, использовала подручные предметы. Мы жили тогда в панельном доме-малосемейке, там все слышно сквозь стены через три квартиры. Отовсюду похожие звуки раздавались время от времени.

Много лет спустя сестра прятала у меня подарки, переданные ей отцом. Те же запреты, те же наказания. В раннем детстве ребенок воспринимает семью как данность. У меня такие родители, у Сашки такие, у Женьки совсем другие. Живи, приспосабливайся. Потом, у нас же было свободное детство. Практически бесконтрольное – кружки, секции. Я даже в садик ходила сама. Дедушка со мной много занимался, а бабушка просто не чаяла души. Мне хватало их любви, чтобы не зацикливаться на домашних проблемах.

Маму я не любила. Точно помню момент, когда это поняла. Мыла полы и почему-то подумала – я не люблю свою мать. Мне тогда было лет двенадцать. Очень спокойно приняла это решение, будто оно всё расставляло на свои места. Без шока и излишней трагичности.

У меня была маленькая сестра, ее били за то же самое. Я учила ее перетягивать горло одеялом ночью, придушивать себя, чтобы не кашлять.

Когда мама задерживалась, мы были с сестрой дома одни. Одни ели, одни ложились спать. Тогда к моему объективному беспокойству подмешивалось откровенное желание – а пусть с ней что-то случится, и мы будем жить одни! Я все умею. Зачем она нужна?

В восемнадцать лет я ушла из дома. Сказала себе – если я тут останусь, то стану такой же. Ушла без претензий к прошлому, чтобы строить свою семью. Максимально не похожую на ту, в которой выросла.

Сестру жалко было. Она человек другого склада. У нее была обида на жизнь, и она не могла, да и не пыталась с ней справиться. Все время что-то пыталась доказать маме, у них шла настоящая война. Все кончалось грандиозными скандалами, даже милицией и клеткой-обезьянником по заявлению мамы. Потом сестра совершила попытку суицида, лежала в больнице. Выписалась – неделю прожила у мамы, но та истерила. Я забрала сестру к себе, а мама пустила квартирантов.

С сестрой у нас сложное общение, были перерывы. Сейчас она говорит только о хорошем, а темы, которые ее могут вывести из равновесия, резко игнорирует. Мне это кажется искусственным, но если эта формула ей подошла, то лучше так.

Мстить матери я никогда не хотела, хотела поменьше встречаться. Простить можно всё. Хотя бы потому, что с ней таки ничего не случилось и она благополучно возвращалась из кино, ее можно простить. Потому что если бы произошло то, чего я тайно хотела, то как бы я с этой травмой жила?

Сейчас мы общаемся, и она даже успокоилась. Милая пенсионерка, ездит к нам на дачу, водит внучку на гимнастику и в музыкальную школу. Совсем другой человек. Спрашивать с нее нечего. Я один раз за всю жизнь пыталась ей задать вопрос, давно уже. Она возмущенно сказала: «Не было такого!» Может, она так и жила всю жизнь. Срывала зло, а потом говорила себе: не было такого – и сразу забывала. У меня нет зла по отношению к ней. Но не хочу, чтобы других детей били.

«Отдавать матери нечем – закрома пусты»

Марина, 42 года:

Я не хочу рассказывать свою историю. Тяжело погружаться в эту бездну. Но не смогла проигнорировать тему, близка очень. На мой взгляд, у конфликта «мать – дочь» не бывает happy ending. Если это реальный конфликт, а не детские обиды: мол, в школьные годы била ремнем за двойки и не пускала на дискотеки.

Реальный конфликт – это когда ты в 15 лет начинаешь подозревать, что «с тобой поступают как-то не так», в 20 осознаешь, что это на самом деле так, а в 30 и 40 хлебаешь это самое «как-то не так» полной ложкой. И все заверения, которыми в юности пичкали доброхоты-родственники («вырастешь, поймешь, как мама была права», «еще спасибо родительнице скажешь», «будешь взрослая, вместе с мамой посмеетесь»), рассыпаются под твоими ногами.

Это страшно, поскольку пуповинная связь чертовски сильна. И все эти годы тебя дерет на части чувство вины – не смогла наладить отношения с матерью, и жесткое понимание, что наладить ничего невозможно, ибо человек тебя не слышал ни в 15, ни в 30, ни в 40 лет. И не услышит никогда.

Мать с возрастом начинает требовать все больше внимания и душевного тепла, а взять все это неоткуда… Поскольку ты этого материнского тепла (как и внимания) не получала.

Соответственно, и отдавать нечем – закрома пусты. И хотя все это понимаешь, чувствуешь себя при этом паскудно. Так уж получилось, что большинство моих подруг ведут с мамами задушевные разговоры на кухне. Щебечут часами по телефону, хвалятся успехами детей, обсуждают обновки. Берут родительниц на семейный отдых (мужья только «за»). А тебе снова больно, и чувство вины: почему у меня не так? Детская зависть и обида, хотя уже и поблекшая в красках.

Правда, со временем выясняется, что ты – не одна. Свежеприобретенные приятельницы в разговоре «под винишко» слегка, кончиками пальцев, касаются больной темы (боже, как мы все боимся осуждения! ведь мать – это святое!). И если видят в глазах понимание, выплескивают свои истории. Страшные, трагические, не менее печальные, чем моя собственная.

Причины конфликтов и разногласий разные, но итог у всех одинаков: «мать – абсолютно чужой человек». И каждая пытается найти соломинку, за которую можно уцепиться, чтобы этот маятник перестал раскачивать твою психику.

Близкая подруга, каждый раз приезжавшая от своей родительницы оболганная, униженная, с трясущимися руками, как-то зашла в церковь. Просто не знала, куда еще идти. Попала к батюшке, долго готовилась, постилась, исповедовалась. Рассказывает с большими глазами: «Представляешь, что мне батюшка сказал?! Я ему выкладываю: мол, грех большой, не люблю свою мать, она всю жизнь по мне трактором ездит, принижает, абсолютно не ценит. А он мне говорит: любить вы должны Господа Бога, а мать – почитать». Простая истина, но для человека стала той самой соломинкой. И ее отпустило. К сожалению, не всем удается «зацепиться» и выплыть. Чаще выживших просто нет.

Я не сержусь на свою мать и не чувствую к ней ненависти. Просто постепенно с ужасом начала осознавать, что этот человек разрушил не только свою жизнь (да, мне ее до сих пор жаль), но и жизнь нашей семьи, рассорив родственников. В итоге мать осталась одна, ждет от меня того самого внимания и тепла, а его нет. Есть только жалость, смешанная с легкой неприязнью.

Как отпустить обиду на мать?

Степень травматизации ребенка зависит от степени психологической зрелости его мамы.Под словом «мама» мы чаще всего «понимаем» что-то любящее, заботливое, почти святое. Так ли это на самом деле?

В силу менталитета, нашего воспитания часто восприятие нами родителей искажено. Роль ребенка – быть «под» родителями до определенного момента. Этот момент и есть наше «созревание». Не каприз или нежелание подчиняться, а именно зрелость. Если хотите: принятое решение брать на себя ответственность за свои поступки.

Если мы не будем канонизировать роль родителя, то увидим обычного человека, у которого есть свои надежды, ожидания и ошибки. Как живые люди мы стремимся «взять» от жизни что-то хорошее (приятное). Это основа незрелого (детского) поведения.

Мы все настолько разные, что это делает нас похожими друг на друга. В любом поступке, истории прочитанной или услышанной каждый из нас находит отголоски той или иной стороны героев этой истории. У нас разный жизненный опыт, разный психотип, характер. В одной семье растут разные дети.

Вот этот момент, когда одна из героинь поняла, что не любит мать, на мой взгляд, дает понять, в каком возрасте произошла психологическая зрелость нашей героини. У ее младшей сестры этого не случилось, и старшая приняла на себя роль хорошей матери для сестры, а потом и для самой матери. Что, по сути, тоже не совсем верно.

Зрелость – это то, чего не хватает современному человеку.

Будучи студентом как-то услышал фразу, сказанную в отношении нашей страны одним из приезжавших в период перестройки первых знаменитых психотерапевтов: «Вы страна недолюбленных детей». Очень точно сказано.

Если больно в сорок лет – это обида. Обида на маму, на судьбу, на себя и свою жизнь. Многих эта обида толкает на поиск «мамок» или «папиков», которые должны нам что-то. Или еще худшую зависимость – алкогольную или наркотическую. Кто-то делает выводы и просто молчит о своей обиде, тем самым «отравляя» неокрепший мозг своим детям про то, как «нужно» относиться к своим родителям.

Как поступить? Работать над собой, любить своих детей. Не получается самому, обращаться за помощью. Кому-то в помощь духовный наставник, кому-то психолог.

Возвратить отношения с мамой в зрелом возрасте проблематично, если вы их детьми не видели. Тут надо, скорее, пробовать создавать новые, взрослые, зрелые отношения. По сути своей это и есть «Почитай отца твоего и мать твою».

«Мама – звезда, а я – серая мышка»

Ирина, 50 лет:

Моей маме уже за семьдесят, но она до сих пор яркая, активная, занимается спортом, путешествует, постоянно ходит в театр и на концерты, много общается с подругами и такой была всегда, сколько я ее помню. У нее дома на самом видном месте висят ее фотографии в окружении друзей. В дальнем углу – фото внучки. Мое фото – на кухне.

Это принцип жизни: она – самая-самая.

С моим отцом она развелась, когда я ходила в детский сад. Быстро вышла замуж второй раз. И мы переехали в село, где жил отчим. Из детских развлечений там я помню лес, катание на велосипедах и походы по помойкам, где мы с подружками собирали красивые стеклышки битой посуды. Моя мать была звездой – красивая, активная, она вела в школе кружок самодеятельности. Все ей восхищались. Я при этом росла обычным ребенком. Особых талантов у меня не было. Думаю, потому что никто их и не искал. Я тогда только читала запоем, из-за чего сильно посадила зрение.

Отчим начал сильно пить. Наша жизнь в деревне постепенно превратилась для меня в кошмар. Все каникулы я проводила в городе у бабушки. А через пять лет меня отправили к ней жить. Потом мать развелась с отчимом и тоже вернулась в город.

После сельской школы, где я была почти отличницей, в городе мне было учиться очень тяжело, я скатилась на тройки. А мама продолжала свою активную жизнь: пела в хоре, занималась спортом, ходила в кружки кройки и шитья, устраивала личную жизнь. Была занята собой. Меня воспитывала бабушка.

Каждый год мама ездила отдыхать в санатории или дома отдыха в других городах. Меня же отправляли в один и тот же пионерлагерь за городом.

Я была ничем не примечательной, некрасивой серой мышкой – вся в прыщах, стриженная под мальчика, в маленьких, перекошенных очках. Мама, приходя домой, с восторгом рассказывала о дочерях своих подруг: у одной умница и комсомольская активистка, у другой рукодельница, а у третьей кулинарка. У меня же были только недостатки.

Все мои сверстники гуляли, развлекались, ходили на дискотеки, я не могла себе этого позволить: в старших классах мама оформила меня на работу уборщицей. Хотя мы не настолько нуждались в деньгах. Отец платил хорошие алименты, которые по традиции клали на книжку. Они сгорели в 91-м.

Когда мне исполнилось 16 лет, мама снова вышла замуж. Она хотела объединить нашу жилплощадь с жилплощадью нового отчима. Но тут вмешалась бабушка: меня оставили жить одну, но с условием содержать себя самой. Мне пришлось перевестись на вечернее отделение. Днем я работала, вечером училась. Личная жизнь не складывалась, потому что я была плохо одетой, некрасивой девушкой и остро ненавидела себя.

Это были голодные девяностые. Мама ничем не помогала мне. Были месяцы, когда приходилось жить на одной картошке. Зимней одежды у меня не было. Сапоги были огромной роскошью. В итоге на первом курсе я тяжело заболела, чуть не осталась инвалидом.

Мама всегда любила меня, но по-своему, снисходительно, как человека, который ничего не добился. Критиковала меня за всё. Друзья, родственники всегда восхищались именно ей. А я со стороны наблюдала это, болезненно любила свою мать, жутко ревнуя ее ко всем, поскольку мы очень редко проводили время вместе.

Замуж я вышла поздно, родила дочку, история повторилась. Моя мама не бросилась заниматься внучкой. Все свободное время она продолжала посвящать себе и своим увлечениям в компании подруг. Естественно, что у подруг внуки были лучше, быстрее набирали вес. По ее мнению, я всегда неправильно ухаживала за ребенком, не так гуляла, не тем кормила, не так одевала. Однажды она утащила в мороз ребенка гулять без шарфа, привела ее с красными щеками и сказала: «Посмотри, какая она румяная». Потом оказалось, что ребенок отморозил щеки.

Внучкой она тоже не восхищалась. Хотя та, в отличие от меня, росла красивой, умной, занималась спортом, привозила медали с соревнований и при этом была отличницей в престижном лицее. Бабушка всегда считала, что мы ее отдали не в тот спорт, что она выбрала не ту профессию, стройность называла худобой.

Сейчас моей дочери за двадцать. Она самостоятельная, живет в другом городе.

А я начала избавляться от комплексов и реализовывать свои таланты. Оказалось, они у меня есть. А еще оказалось, что я не серая мышка, а красивая женщина. Я сильно изменилась и чувствую себя человеком, который начал новую жизнь.

Мама старается помогать мне и внучке финансово, но мы по-прежнему не близки, я очень мало рассказываю ей о своих достижениях, поскольку знаю, что она все равно раскритикует их, но и проблемами не гружу. Я очень рада, что у меня с моей дочерью совсем другие отношения.

«Мама мечтала продать меня подороже одному человеку»

Вера, 33 года:

С мамой мы виделись редко. Из маленького городка, куда меня, двухмесячную, и ее, двадцатилетнюю, привезла бабуля, моя родительница мечтала сбежать. Что и сделала, когда мне не было и полутора лет. Второе образование, новый брак.

Меня даже позже не забрали в другую семью, большую и крепкую семью отчима. Сказали, что бабушка не отпустила. Так до окончания школы я с бабулей и прожила.

Мама только по праздникам. Но всегда с опозданием. Даже телеграммы с поздравлениями с моим днем рождения опаздывали на день-два.

Но все 16 лет я ее боготворила. А потом мы – два взрослых человека – стали жить вместе.

Если вкратце, то мы так и не сошлись характерами. Она обвиняла меня в несостоявшихся отношениях с мужчинами, мечтала продать меня подороже одному человеку, чтобы он содержал ее и меня. Не вышло.

Я рано вышла замуж, а она пообещала развести нас через полгода.

Она хотела, чтобы я была всегда подле нее, чтобы слушала, смотрела в рот и жалела. Это назвалось пониманием. Так и было лет пять. Потом мне надоело. Я перестала потакать ее прихотям, капризам. Пыталась не общаться. Она звонила с проклятьями, даже когда родилась внучка. Сказала, что моя дочь мне за нее отомстит.

И это еще цветочки. Там были и просьбы о самоубийстве, и подставы, и такие обиды, что нормальный человек пальцем у виска покрутит. Ну, о почивших лучше плохого не говорить.

Ее не стало внезапно, глупая случайность погубила. Но мне сложно простить ее до сих пор. Она мне снится. И во сне мы всегда спорим о чем-то несущественном. Я надеюсь, что в другом мире она обретет покой.

Наверное, это останется навсегда – детские обиды и отсутствие мамы все годы рядом. Семьи из нас так и не получилось, но мне совершенно не хочется такого для своих детей. Их, несмотря на свои амбиции, я никогда не брошу. И уж тем более не стану обвинять в том, что с кем-то не сложились отношения. Людей вокруг может быть много, жизнь тоже может удивлять, но дети всегда должны быть с матерью, видеть в ней любовь, чувствовать заботу и способность быть рядом в трудную минуту.

«В переходном возрасте бабка устроила мне настоящий ад»

Тамара, 27 лет:

Рассуждать о святости материнства, наверное, можно, только когда человек сознательно решил стать родителем. А когда получается «залетела – надо рожать», уж лучше аборт. Когда мама забеременела, и она сама, и моя бабушка были за аборт. Дед настоял, что надо рожать. С ним у меня, кстати, единственным из всей семьи, хорошие, теплые отношения.

С мамой отношения непонятные. Когда мне было три, она оставила меня жить у бабушки. По каким причинам, мне неизвестно. Мама и сама тогда была ребенком. Родила меня, когда ей только-только исполнилось 18. Отца я не знаю, мне про него не рассказывали.

Бабушка у меня своеобразная женщина. В какой-то момент она решила, что я вырасту такой же, как мать. И стала меня пилить.

С 13-14 лет мне твердили, что я принесу в подоле, не получу образования и буду работать поломойкой. Это мое единственное предназначение. Хотя я училась отлично.

Когда начался переходный возраст, бабка устроила мне настоящий ад: не давала гулять, запрещала общаться с друзьями, не пускала в гости. Обзывали шлюхой, проституткой. Хотя у меня и в мыслях такого не было. И я начала протестовать: сначала курила за гаражами, потом стала приходить домой подвыпив. В моей школе такое поведение считалось крутым.

Дома со мной не общались. Оценки хорошие приношу – и ладно. Чем бы я ни начинала заниматься – плаванием, рисованием, игрой на музыкальных инструментах, мне говорили, что я бездарность, что ничего у меня не выйдет. Даже когда я поступила в университет (и не в один, а во все, какие хотела, в моем городе) на бюджет, дома мне сказали, что я бестолочь и меня оттуда выгонят.

Курса с четвертого я стала сама зарабатывать себе на жизнь, университет закончила с красным дипломом и сразу устроилась работать по специальности. Все это время у меня в голове была установка, что я такая же, как моя мать, только хуже. И только недавно я начала понимать – нет, я совершенно другой человек. И у меня другая жизнь.

Я чувствую глубокую обиду на маму за то, что она бросила меня. Что вместо того, чтобы быть со мной, строила свою личную жизнь, да так и не устроила. Променяла меня на какого-то алкаша. Если бы я осталась с ней, все могло бы быть по-другому. Не пришлось бы сейчас справляться с заниженной самооценкой и кучей комплексов. Не ощущать периодически, что я никому не нужна и не буду нужна. Я не знаю, что такое любовь в семье. Мне никогда не говорили, что меня любят.

Сейчас я работаю с психологом. И да, теперь немного легче.

Может ли бабушка заменить маму?

Эти истории откликаются обидой, болью, гневом, яростью, отчаяньем и беспомощностью. Такие же чувства испытывает и ребенок, оставленный матерью, отданный бабушке или предоставленный, как одна из героинь, сам себе. Меняется только степень этих чувств и возможность их обнаружить.

Чем раньше мать оставляет ребенка, тем сложнее эти чувства осознать, но они все равно есть. «Оставить» ребенка – это не обязательно физически с ним расстаться, иногда похожие переживания есть и у детей, которые территориально живут с мамой, но эмоционально мама отстранена. Сложно говорить о «степени травматичности» таких событий. Потому что и у нашей психики, и в жизни есть компенсаторные механизмы и ресурсы. Иногда бабушка способна дать куда больше любви, принятия и поддержки, чем родная мать. Все очень индивидуально.

В этих историях общим является то, что мать остается центральной фигурой для теперь уже выросших детей. Бабушки выполняют скорее формальную функцию опеки, а все эмоции сосредоточены вокруг материнской фигуры. В этом смысле можно говорить, что в этих примерах бабушки не заменили мам.

Процесс взросления требует сепарации от родительских фигур. Как цыпленок, чтобы повзрослеть, должен вылупиться из яйца, так человек должен отделиться от мамы. Когда мы взрослеем, мама перестает быть главным человеком в нашей жизни. Тогда мы можем строить «взрослые» отношения. Главными людьми становятся супруги, потом собственные дети.

В наших историях мамы остались в центре внимания уже выросших детей. Такая ситуация часто мешает созданию собственной семьи, а если такая семья создается, то часто муж (жена) и дети остаются статистами, первую скрипку продолжают играть отношения с мамой. Они занимают чувства, мысли, вызывают сильные эмоции.

Как будет влиять такая история на взрослую жизнь человека? Все может быть очень по-разному. Выросший ребенок может стать недоверчивым, или наоборот, чрезмерно доверчивым, не способным вступать в близкие отношения, или со стороны его жизнь может выглядеть вполне благополучной. Это зависит от множества разных факторов, но подобный детский опыт определенно оказывает влияние.

Как перестать чувствовать себя брошенным, преданным? Если вас предали или бросили, невозможно перестать это чувствовать, невозможно это игнорировать. Хотя люди часто пытаются это делать. Я знаю единственный способ – признать, что это было, и пережить все те чувства, которые эта ситуация вызвала. Пережить обиду, боль, страх, отчаянье, ярость. Это сложная задача. Это не всегда можно сделать до конца, иногда для этого требуется много времени. Иногда не хватает и жизни.

Есть вещи, которые невозможно простить. Я думаю, главное тут – быть честным перед самим собой. И сказать себе: я не прощаю. И идти дальше.

Когда-то мама была единственным и главным человеком в нашей жизни. И было очень страшно и больно быть брошенным этим самым главным и единственным человеком. Когда мы становимся взрослыми, мы можем увидеть свою маму просто женщиной, обычной женщиной, скорее всего несчастной, возможно, не очень мудрой, запутавшейся, одинокой, беспомощной, не знающей, как ей быть…

И тогда может открыться возможность получить любовь от других людей. Спасибо маме за то, что она сделала – выносила и родила. А остальное можно пробовать получать от других людей, которые могут любить, которые могут давать тепло и поддержку. В этом смысле бабушка – хорошая, надежная, теплая и любящая бабушка – может заменить маму.

Источник