рогинский дверь картина красная
Публикации
Когда Рогинский устал искать правду в живописи, взял да и сделал просто «Красную дверь». Она вызвала у него такой восторг, что он сделал еще одну. А есть еще и третья, поздняя реплика, в Государственной коллекции современного искусства: директор коллекции Андрей Ерофеев попросил Рогинского повторить работу тридцатилетней давности, поскольку «Дверь» уже была признанной классикой современного русского искусства, а ее автор – отцом русского поп-арта. Но из всех существующих дверей нам достанется лучшая. Вторая, что в Америке, говорит Рогинский, не так хороша. Кроме того, именно эта, которая будет выставлена в Третьяковке, и сделала Рогинского классиком. Ее купил у художника, сидевшего на чемоданах накануне эмиграции, коллекционер Леонид Талочкин: явился на костылях среди ночи в проливной дождь и выбрал шесть лучших ранних работ. Впоследствии показал их вместе со всей своей коллекцией на «Другом искусстве» – канонической выставке советского андеграунда. Рогинский там был представлен неплохо: Талочкин, коллекционер чуткий, собирал его ранние работы охотно, хотя бы и за деньги, что редко делал. Однако «Дверь» забивала все. «Метлахскую плитку», которую Рогинский еще пытался рисовать: красные и желтые квадратики в натуральную величину. «Стену», которую Рогинский делал уже как объект: из картона, выкрашенную в мерзкий заборный сурик, с прикрученной настоящей розеткой и настоящим проводом. Все двадцать «Примусов» (примус также вызывал у Рогинского восторг). Окажись эти картины тогда вместе, не произвели бы такого впечатления. Рогинский, очутившись в 1993 году в Москве после пятнадцатилетнего отсутствия, неожиданно обнаружил себя знаменитостью.
К «отцу русского поп-арта» он не привык до сих пор. Считает это неправдой. Не из скромности: просто не могло быть в Советском Союзе поп-арта никак. Рекламы здесь не было, и вообще – к вещам при вечном и всеобщем дефиците было другое отношение. Доисторический примус восхищал Рогинского иначе, чем Уорхола – суп «Кэмбелл». Рогинский даже хотел лепить этот примус – из-за необъяснимого желания жизненной правды, которое не могло обойтись привычными методами: картина, сюжет, колористические нюансы. При том что Рогинский считал и считает себя исключительно живописцем, ему хотелось – и хочется до сих пор – делать сырые вещи безо всякого искусства и искусности. Такие, чтобы никакой эстетики в них не чувствовалось – сплошная правда. Типа «Двери».
Теперь приходится считаться. Когда Рогинский предложил Третьяковке выставку последних своих работ, оказалось, что в Третьяковке решительно не понимают, как может быть выставка Рогинского без «Красной двери» – даже если это не полная ретроспектива, даже если художник в принципе против и хочет показать только последние работы. Поэтому публике покажут двух Рогинских – вполне, кстати, в духе поп-арта. Промежуток в тридцать лет публика будет преодолевать с помощью лесенки – из зала с последними работами на антресоли с классикой и обратно.
«Я, как и все, знала про Красную дверь»
Начиная покупать произведения искусства, Инна Баженова не думала, что это вырастет в коллекцию. Поначалу она украшала стены
Временные рамки коллекции Баженовой – с XIV по XXI век. Фото предоставлено Фондом Михаила Рогинского
В рамках параллельной программы XIV Венецианской архитектурной биеннале в Университете Ка Фоскари 7 июня откроется выставка Михаила Рогинского «По ту сторону Красной двери». «Красная дверь» 1965 года – просто дверь, разве что поменьше. Одна из самых известных работ художника, на искусство которого часто поспешно вешают ярлык «русского поп-арта». И еще это единственная на выставке вещь российского периода, остальные созданы после 1978-го, когда Рогинский уехал во Францию. Но о том, что покажут «По ту сторону…», разговор отдельный. А пока президента Фонда Михаила Рогинского, коллекционера и издателя Art Newspaper Russia Инну БАЖЕНОВУ о фонде и о тех, кто кроме Рогинского есть в ее собрании спросила корреспондент «НГ» Дарья КУРДЮКОВА.
– Инна, как, когда появилась ваша коллекция?
– Я начала собирать живопись около 10 лет назад. Первый импульс был такой – в новом доме надо было чем-то украсить стены, я хотела купить картины. Для интерьера. Оказалось, что существует много возможностей приобрести искусство в Москве. Потом оказалось, что есть много вариантов владения искусством. Я увлеклась, теперь я коллекционер.
– А первая работа чья была?
 | |
| «Красная дверь» – одна из самых известных работ художника Рогинского. Фото предоставлено Фондом Михаила Рогинского |
– Первой моей покупкой была картина московского художника Виктора Разгулина – только я не знала тогда, что это покупка для коллекции. Нас с художником связывали дружеские отношения и до сих пор связывают. И его живопись мне не перестала нравиться.
– Два года назад в Пушкинском музее была выставка «Портреты коллекционеров», там ведь было несколько произведений из вашей коллекции – Альбер Марке, Сёра – совсем другая эпоха. Как хронологически ограничено собрание?
– У него очень широкие временные рамки – сейчас с XIV по XXI век. Может быть, станут еще шире. Географические рамки тоже широки – это все те европейский страны, где искусство достигало расцвета. Если Голландия, то XVII век, если Германия, то XV, если Франция, то XVIII и рубеж XIX–XX веков. До XV века имен художников нет – это анонимы. Правда, моего каталонского анонима XV века эксперт из Университета Барселоны совсем недавно атрибутировал как работу Гонсала Периса – одного из самых значительных позднеготических художников.
Если продолжать тему испанской живописи, то очень важная работа – натюрморт Хуана Сурбарана, она уже год путешествует по выставкам, в следующем поедет в Музей Тиссена-Борнемисы в Мадриде. В коллекции есть прекрасные утрехтские караваджисты – Тербрюгген и Бабюрен – прямые предшественники (практически учителя) Вермеера.
Среди французов мои любимцы Буше, Фрагонар, Шарден, недавно к собранию графики добавился рисунок Ватто. У меня в коллекции много русских художников, преимущественно тех, кто выдерживает конкуренцию с лучшими европейскими образцами, тех, кто встроен в контекст мирового искусства.
– А почему вы решили собирать Рогинского? Вы дружили?
– Нет, увы, с Михаилом я знакома не была. Я немного знала его произведения – те, что висят в Третьяковке, знала, как и все, про «Красную дверь». Но по-настоящему я познакомилась с его творчеством благодаря его вдове Лиане Рогинской. Я считаю его выдающимся, абсолютно европейским художником уровня, допустим, Фрэнсиса Бэкона. Я говорю не о рыночной цене, а о масштабе таланта.
У меня больше 20 произведений Рогинского разных периодов его творчества, созданных и в СССР, и во Франции, в разные десятилетия. Я очень люблю его натюрморты 1970-х годов – мощные вещи, суровые, в духе испанского бодегона. Люблю период конца 1990-х – начала нулевых, его городские, московские циклы. Мне очень нравится его «Светлая куртка» – она у меня в доме создает целый угол пространства, картина сама его формирует вокруг себя.
– Как возник Фонд Рогинского и какие его ближайшие планы?
– Фонд появился по инициативе двух людей – моей и Лианы Рогинской. Его задача – изучение творчества Рогинского и его популяризация. За недолгое время существования фонда была проделана огромная работа по реставрации творческого наследия Михаила Рогинского, предварительные работы по его каталогизации. Сейчас – первый публичный шаг – выставка в рамках Архитектурной биеннале с каталогом на четырех языках. Фонд и в дальнейшем будет вести научную и выставочную деятельность, планируется со временем издание каталога-резоне всех его работ, что, как известно, большое подспорье для репутации художника и залог его долговечности, если не сказать – бессмертия.
Необходимый минимализм
Михаил Рогинский в Венеции
Выставка живопись
Вся живопись Михаила Рогинского наводит на мысль, что он художник не совсем тех пространственных ценностей, которыми занята архитектура
Фото: Анна Толстова, Коммерсантъ / купить фото
В параллельную программу 14-й Венецианской архитектурной биеннале включена выставка «Михаил Рогинский. По ту сторону «Красной двери»»: первая ретроспектива парижского периода живописца сделана Фондом Михаила Рогинского. Выставка открылась в Центре изучения искусства России (CSAR) университета Ca’ Foscari, получившем известность в связи со скандальным присуждением почетной степени министру культуры РФ Владимиру Мединскому. Из Венеции — АННА ТОЛСТОВА.
В 1978 году Михаил Рогинский (1931-2004) уехал в Париж. Если вспомнить всех, кого лишили советского гражданства в том году — Ростропович, Вишневская, Рабин,— станет ясно, почему Рогинский вдруг оказался политическим художником. Да и табличка «русский поп-арт», нацепленная на «Красную дверь», располагала к вульгарному прочтению его искусства в контексте «советское — антисоветское». Цель этой выставки — показать, что любые идеологические конструкции, историко-искусствоведческие или социально-политические, провозглашают они Рогинского отцом русского современного искусства, изобретателем отечественной версии поп-арта и протоконцептуалистом — из-за обилия текстов в картинах или рисуют его диссидентом, не помогают в понимании этой живописи ради живописи.
На вопрос, почему выставка сделана в рамках архитектурной биеннале, куратор Елена Руденко отвечает, что живопись Рогинского сосредоточена на ценностях пластики и пространства, к которым современное искусство равнодушно, а архитектура не может игнорировать их по определению — вот и Рем Колхас задал для биеннале тему «Fundamentals». В подтверждение кураторской концепции архитектор выставки Евгений Асс выстроил запутанный остроугольный лабиринт, чтобы подчеркнуть пространственную сложность простых с виду композиций художника, изобретшего какое-то свое особое психофизическое сфумато, где плотностью серого, синего и красно-охристого передается глубина планов и интенсивность воспоминания. Как, например, «В магазине», где типовой советский гастроном взят в таком «опрокинутом» ракурсе и в таком меланхолическом колорите, что кажется увиденным не продавщицей, которая сейчас обругает вставших перед ней бабу в платке и мужика в ушанке, а прекрасной феей из «Бара «Фоли-Бержер»». Взглядом из парижского сегодня на московское вчера или, точнее, из парижского вечно на московское всегда. Единственная работа «советского» периода на выставке — «Красная дверь» — висит при входе, что является не столько ироничным реверансом архитектурной биеннале, сколько полемическим жестом. Это не ready-made, не найденный объект, ведь Рогинский не нашел эту дверь, а специально заказывал ее плотнику, чтобы затем так вдохновенно покрасить ее «пожарным» суриком и прикрутить ручку, сделав картину-ассамбляж, обманку, род декорации. О том же говорит и сам Рогинский в фильмах, включенных в экспозицию: никакого поп-арта, просто живопись, элементарные структуры.
«Красная дверь» ведет в комнатки с парижскими картинами, сгруппированными скорее по мотивам, чем по хронологии,— бутылки, рубашки, кувшины и чайники, натюрморты с текстами, интерьеры с фигурами, и этот коммунальный лабиринт заканчивается залом «возвращенной живописи» 1990-х. То есть возвратившейся — после всех экспериментов с неоэкспрессионизмом и ассамбляжами, с большими форматами, акрилом и «фресковой» поверхностью упаковочного картона — к московским камерным размерам, к московской технике «холст, масло», к московским многоэтажкам, дворикам, метро и очередям. Но вся живопись Рогинского, оказавшаяся за «Красной дверью», наводит на мысль, что он художник не совсем тех пространственных ценностей, которыми занята архитектура. «Дверь» ведет не вовне, а внутрь, в «свою» комнату — недаром у Рогинского интерьер преобладает над пейзажем, а пейзаж почти всегда увиден из окна. И в этой комнате заключен необходимый набор вещей и слов — бутылок, чайников, утюгов, рубашек, фотографий, отражений в зеркале, жены, чистящей зубы, или себя, бреющегося, инструкций по пользованию всем на свете и обрывков фраз, словно повисших в воздухе. Это пространство одновременно тесное, как тесен мир одного замкнутого, не сказать аутичного человека, и насыщенное, как насыщенна память человека глубокого и, это ощущается, пожилого.
Одни авторы каталога выставки, ухватившись за пресловутый «русский поп-арт», ищут Рогинскому аналогии в американском искусстве. Другие авторы пишут про театральность живописи Рогинского: картина как сценография, предмет как актер в роли. Конечно, театральность: живопись как ежедневный выход художника на сцену, когда пространство обращается во время путем многократного повторения, называния, перечисления одного и того же, одного и того же. Бесконечные толпы и очереди у Рогинского — это не столько передвижнический мотив, хотя трудно не увидеть реверанс мясоедовскому шедевру «Земство обедает» в «Очереди на прием». Это, если уж нужен ярлык, русский минимализм, умножение тоски и тщеты человеческой.
Михаил Рогинский. Авангардист, который всегда хотел быть соцреалистом
«Раушенберг сказал: «Живопись – это нечто среднее между искусством и жизнью. В этом промежутке я и работаю». А я бы сказал, что живопись – вместо жизни. Или, другими словами, живопись – это нарисованная жизнь. Я не хочу знать, откуда что появилось. Я просто рисую – вот стоят люди, вот они говорят, едут куда-то». Михаил Рогинский
Первый раз Рогинский выставился в 1964 году вместе с еще тремя художниками в клубе любителей искусств на проспекте Мира. Выставка продлилась часа четыре и была закрыта. Не знаю, что выставили остальные трое, но художеств Рогинского коммунисты перенести никак не могли. Выставил он что-то вроде этого.
Спички «Снайпер А. Павлюченко»
Мосгаз
Натюрморт с консервной банкой
Тут не было ничего, что должно было быть, а то, что было, быть не должно было. Все эти атрибуты низкого быта, да еще и неряшливо намалеванные, никак не несли в себе правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии и совершенно не сочетались с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма, а именно этим должен был заниматься всякий нормальный советский художник. Поэт Генрих Сапгир, посмотрев на эти работы, назвал их поп-артом.
Вообще, поп-арт не только плохо лежит рядом с советской властью, а, попросту, вообще не лежит. Поп-арт – продукт развитого общества потребления, результат некоторой пресыщенности этим потреблением, когда уже все давно сыты, обуты, одеты, когда проблема рынка состоит в том, чтобы продать, а не в том, чтобы купить. Вот тут уже можно как-то поиздеваться над этим потреблением, поиронизировать над механизмами маркетинга, пошутить над рекламой и потребителем, который на нее ведется. Понятно, что в СССР всего этого не было.
Поэтому, если про такие картинки говорить «поп-арт», то нужно обязательно добавлять слово «советский». С тем, нормальным, поп-артом советский его аналог роднит внимание к банальному, повседневному и серийному. Только если там, у них, все это выглядело глянцево, ярко и разноцветно, то тут, у нас, все было корявенько, неказистенько и немаркого цвета. Поэтому и поп-арт у нас тоже неброский, кухонно-коммунальный, ноский и много раз надеванный.
Чайник
Если тот, заокеанский, поп-арт в своем языке танцевал от рекламы, глянцевых журналов и прочей сверкающей массовой культуры, то Рогинский, в частности, брел от железнодорожных плакатов («Путник! Не стой на путях!»), от рукодельных афишных транспарантов кинотеатров (при каждом кинотеатре был художник) и прочей тоже вроде бы массовой в массе своей изопродукции, но индивидуальной в каждом отдельном случае – ручками же делалось. Поэтому корявенько и выходило – плакаты-то не Рафаэли мазали, и даже не Налбандяны. Ну, и получался у Рогинского, с одной стороны, вроде как предмет массового производства, а с другой – совершенно конкретный тетинюрин утюг. Он же, этот всеобщий утюг, одинаковый в течении трех поколений, в условиях товарного дефицита и тети Нюры бедности служит ей лет неизвестно сколько, и за это время приобретает биографию и совершенно индивидуальные черты. Поэтому он достоин не натюрморта со своим участием, а прямо-таки портрета. Портрета вещи, нужной, важной и ценной. Вещи, которая дает бытию устойчивость, гарантию и преемственность. По сути, это даже не вещи, это персонажи эпоса.
Утюг
Сам-то Рогинский ко всем этим аналогиям с поп-артом, выдуманным Сапгиром и, потом уже, искусствоведами, относился скептически, что, конечно, не отменяет их истинности. Он говорил, что рисовал весь этот скудный эвакуационный ассортимент, привыкнув во время войны ценить простые вещи, без которых трудно прожить. Они для него символизировали Россию. Вот для одновременного с ним Джонса Америку символизировали безликие блестящие банки с пивом, а для Рогинского Россию – кастрюля, много раз бывшая в употреблении.
Кастрюля на табуретке
Так или иначе, но Рогинский двигался одновременно и в одном направлении с уже помянутым им Раушенбергом и Джонсом, с поправкой, конечно, на отечественное бездорожье. Как и они, он вводил в свои работы богатую живописную маестрию. Только Джонс и Раушенберг шли при этом от предшествующего абстрактного экспрессионизма, а Рогинский – от далекого Сезанна, которого сильно любил. Это однонаправленность творческих усилий еще лучше видна на примере совершенно удивительного для тех советских времен артефакта.
Красная дверь
Красная стена
Параллельно с поп-артом, в данном случае, с Уорхолом, делал Рогинский и серии.
Примус
Примус
Примус
Тут у него каждый предмет, в отличие от одинаковых уорхоловских супов «Кемпбелл», индивидуализирован в смысле свойственного ему различного качества убогости. О причинах я говорил выше.
Иногда Рогинский вводил в картинку текст, словно бы реплику владельца вещи.
Брюки
Кухонный разговор
Подобные штуки делал Лихтенштейн, издевательски воспроизводя комиксы. И еще несколько похоже такие обрывки фраз, уже позже, использовали московские концептуалисты, о которых я еще напишу.
В этот поп-артистский период, длившийся где-то с 1962 до 1968, Рогинский писал не только портреты вещей, но и пейзажи. Ну, это условно пейзажи. Они у него выглядят как те самые железнодорожные плакаты.
Рижская ж/д
Железнодорожная платформа
Платформа вокзала
В творчестве Рогинского было несколько периодов, из которых он сам больше всего ценил первый, о котором я уже хорошо и доходчиво рассказал, и последний – 90-е годы и начало нулевых. Работами этого периода он всех поставил на уши. Слишком неожиданный поворот получился.
Трамвай на Соколе
Двор на улице Маркса-Энгельса
Парк
Это все картинки из жизни Москвы 60-70-х гг. Сделаны во Франции. В принципе, такие работы мог вроде бы написать, как уже часто писалось в прессе, какой-нибудь деятель левого МОСХа*. Т.е. Рогинский типа сильно ретроградировал по сравнению со своим героическим периодом.
Может быть. Только очень уж интересное это ретроградство. Это опять тот же эпос, где теперь вместо вещей – люди, похожие, впрочем, на вещи. И гораздо менее индивидуализированные, чем вещи у раннего Рогинского. Это – масса. Даже если изображены немногие люди или вообще кто-то один. Ну, как капля не отличается по составу от лужи.
Это тяжелые, как правило, работы. Безнадежные какие-то. В них все серо, холодно, убого, тягуче. Иногда там, как и раньше, появляются реплики – банальные.
«Главное, трамваи редко ходят»
И, при всем при этом, они про любовь. Какую-то ущербную, кривенькую, как примус, но теплую, как он же. Так обычно честные, умные и способные чувствовать россияне** любят свою Родину.
Рогинский в этих работах реализовал свою старую мечту – писать, как соцреалист, но не о соцреалистическом. И еще он хотел «показать русским русских», чтобы приучить их «мужественно воспринимать самих себя». Просто Рогинский всегда верил в то, что искусство способно изменить человека и жизнь. А это совершенно авангардистская вера. Впрочем, и соцреалистическая тоже.
Бонус
Пол. Метлахская плитка
Эта вещь выросла из абстракционизма – из Мондриана. Вообще, это потрясающая идея – писать реальную вещь, которая выглядит как абстракция. Опять концептуализм какой-то. Видите, какой непростой был человек Рогинский.
Натюрморт
Квартирная сюита (фрагмент полиптиха)
Это работа 90-х, он иногда возвращался к ранней стилистике.
Ярмарка
В 70-е гг. Рогинский находился в периоде, который сам называл «ретро»: «Он очень затянулся, почти на десять лет, и был малоплодотворным. Я очень трудно работал. И это все было не мое».
Зимой
Ужин
В добрый путь
* Существовало такое типа прогрессивное крыло в этой организации в 60-80-е гг., представители которого позволяли себе некоторый еретизм по отношению к соцреалистической ортодоксии.
** Наверное, честные, умные и способные чувствовать россияне могут и не любить свою Родину.